Заклятие короля

Пайпер Линдси

Своими силами, Король Дракона. Овладей ими. Не от­влекайся. Вместе с Лето добудь победу. Ты Нинн из клана Астеров.

Имя звучало неправильно. Но она кружила и падала, оста­ваясь на месте. И лишь самая главная мысль отказывалась подчиняться.

— Я верну себе моего сына.

Обещание будет сдержано.

— И сожгу дотла эту адову дыру.

Конечно же нет. Теперь твой дом здесь.

Неужели? Нинн была уверена, что ненавидит

это место. Но мягкий голос убаюкивал ее мысли, убирал разрушитель­ные образы.

Тусклый бронзовый свет рассеялся. На его месте возник поток жалящей энергии. Она закричала. Энергия мчалась по ее телу, выстреливала из пальцев на руках и ногах. Даже кон­чики волос приподнялись и засветились. Она мчалась в по­токе силы сквозь горькую сладость воспоминаний, которые рвали ей сердце в кровавые клочья.

Воспоминания. Глубокие воспоминания.

В тот, первый раз... она взорвалась. И это стоило жизни ее матери.

Принадлежавший ей дар Дракона оказался проклятием. Мерзостью.

Она ухватилась за вспышки света, которые вспомнила. Поймала их все до единой. Превратила электрический пульс в мощные послушные лучи. Из глаз и ладоней. И она ими ко­мандовала. Ощущение невероятной силы наполнило ее из­нутри, и она рассмеялась. Когда в последний раз она контро­лировала ситуацию? Теперь она осознавала лишь то, что ей хорошо. Что ощущения правильные.

Это было потрясающе.

Она закрыла глаза, сжала ладони и выдохнула. Ее дикий дар подчинился. Нинн уложила его дремать в своей груди. Даже в бесформенной пустоте этого места она помнила о змеиной татуировке Лето. Теперь и у нее появилась змея. Ждущая своего часа.

Но взамен, Нинн. Убери их прочь.

Голос Улии теперь свистел, как хлыст. Звенел неоспори­мым приказом.

Поначалу единственным звуком в бесконечной пустоте бы­ло сердцебиение Нинн. Затем появились другие. Наслаиваясь друг на друга. Они раскололи ей сердце, и... Она услышала смех своего клана, когда пара акробатов давала представление на пиру Тигони в честь избрания Мэла Благородным Гивой. А затем огонь. Треск дерева. Вопли ужаса.

Она почувствовала прикосновение маминой руки к ее щеке. «Ты такая красивая, девочка моя. Тебя нельзя не за­метить». А потом... Потом это прикосновение исчезло на­всегда.

Затем Калеб. Ох, Калеб. Его тихий голос никогда не поки­дал ее мыслей.

Книжный магазин, в котором они познакомились. «Не же­лаете ли чашечку кофе?»

Вершина колеса обозрения, Лондонского Глаза, их первый общий отпуск. «Ты выйдешь за меня?»

У алтаря в Централ Парке, солнечным весенним днем. «Согласен».

Их первый поцелуй после венчания. Вздохи страсти. Сто­ны. Восхищенный шепот в ночи. Столько планов.

И самое лучшее. Самое дорогое. Самое болезненное вос­поминание: «Это мальчик, Одри. Наш сын».

А когда Джек сделал свой первый вздох и недовольно за­плакал, их ночные шепотки были лишь для него, о нем, о том, как их маленькая семья будет счастливой и цельной.

Ее сознание

снова заплакало.

— Тише, тише, — шептала она ему в лаборатории Астеров. Тонкие детские волосы Джека пахли антибиотиками и йо­дом. — Все будет хорошо.

Она лгала своему мальчику. Ничего хорошего не произо­шло.

Все будет хорошо. Голоса... Эта боль уже ушла.

Да. Уже ушла. К счастью, ушла. Мучительная тяжесть, ко­торую Нинн несла на себе уже больше года, становилась все легче и легче. Агония вырвалась на свободу, как птичка, и улетела, исчезла в синеве, слишком яркой для глаз. И унес­ла с собой острые шипы воспоминаний.

Теперь в сознании стало пусто и тихо. Что там было? Она что-то потеряла.

Только боль, дитя мое. Ты потеряла только боль.

— Что мне делать? — закричала она в темноту. — Улия, помоги мне!

Ты будешь биться во славу Астеров. Сдержишь свое обе­щание.

Облегчение омыло ее теплым дождем. Очистило. Нарас­тило новую кожу. Ее разум был чист. Ее дар был готов ей слу­жить. Она могла управлять им с той же легкостью, с какой Лето орудовал булавой и кружил по Клетке с невероятной скоростью.

Лето. Обнимающий ее.

— Да, — прошептала она. — Да, обещаю.

Вот только она больше не помнила, что обещала.

Лето вытирал пот с бровей и виска Нинн. Ее тело металось в странной жестокой лихорадке. Неестественной. Порази­тельной. Неконтролируемой. Ее трясло, насколько бы силь­но он ни сжимал объятия. Тонкие, женственные руки и ноги хаотически дергались. С силой. Пинали и били воздух. Не­сколько ударов попали в него.

Самый странный бой в Клетке за всю его жизнь.

И последствия его означали не просто победу или пора­жение. Он не привык к таким продолжительным играм.

Все, что он мог сделать, это беречь женщину в своих объ­ятиях. Он сосредоточился на Нинн. На коротко острижен­ных волосах, которые были не полностью пшеничными, как ему раньше казалось. Они были пронизаны прядями медно­го цвета. Тут и там, по десятку волосков. Тонких, как нити лампы. Эфемерных, как призраки. Веснушки у нее были не только на щеках. На шее, на ключицах, на предплечьях — вез­де были россыпи нежно-бежевого цвета. Он провел пальцем по шее Нинн, отслеживая рисунок. И, не зная, что застави­ло ее задрожать в тот же миг, сжал объятия поплотнее.

Ему хотелось считать это реакцией на прикосновение.

— Обещаю, обещаю, обещаю...

Ее голос становился тверже по мере того, как успокаива­лось тело. Больше слов. Меньше судорожных метаний. Лето выдохнул, прижимаясь лицом к ее влажной коже. И заста­вил себя расслабить мышцы. Медленно. Всплеск адренали­на в бою, неважно, насколько странном, уже угасал. Вначале он разжал ноги, потому что Нинн больше не пиналась. Их бедра и икры стали липкими от пота. Склеились. Затем ру­ки — гораздо мягче, когда она подалась назад.