Заклятие Лусии де Реаль (сборник)
Шрифт:
– И всё-таки! Что случилось? Мы ведь с тобой без пяти минут отец и сын, и я надеюсь, что ты всегда будешь вразумительно отвечать на мои вопросы.
О предстоящем родстве сказано таким тоном, как о чём-то давно решённом и не подлежащем малейшему сомнению.
«Ишь, отец сыскался! Не торопись, “папочка”: чтобы посадить щегла в клетку, надо его ещё поймать, этого щегла», – мысленно отвечает Микки. Вслух же сбивчиво бормочет:
– Да вот… портрет… понимаете ли… Словом, перекосился… Сам по себе.
– Как это… «сам по себе»? – удивлённо таращит глаза Буффон.
– Откуда я знаю?.. – передёргивает плечами мальчишка и, придав голосу оттенок загадочности, добавляет: – С этой
– Ты можешь объяснить толком, как это картина сама по себе двигается? – начинает терять терпение гость – Никто её не трогал, а она возьми и сдвинься с места. Так, что ли?
– Да. Именно это я и хотел сказать, – не моргнув глазом, отвечает Микки и встаёт, чтобы поправить картину.
– Ну, брат, и горазд же ты… на выдумки, – качает головой Буффон и одаривает мальчишку такой ядовито-ироничной усмешкой, после которой крутить пальцем у виска уже необязательно.
– И ничего я не выдумываю! – обиженно гундосит Микки и, набравшись духу, выпаливает: – Говорю же вам: картина всегда в этот день и в это время сама сдвигается с места! Если хотите знать, то это – предупреждение. Вот!
– Предупреждение? Какое ещё предупреждение? Чепуха какая-то! – фыркает по-лошадиному Буффон. – Кстати, а кто это намалёван на портрете? Больно уж рожа… того… не совсем…
– На портрете? – переспрашивает мальчишка и, оглянувшись, словно опасаясь, как бы кто не подслушал, переходит на доверительный шёпот: – На портрете мой предок по маминой линии, знаменитый пиратский предводитель Фрэд Гальтон по прозвищу Бешеный, гроза Потосского моря. Редкой отваги и жестокости был человек. Погиб в тысяча семьсот пятом году. Свалился во время абордажного боя за борт и утонул.
– Допустим. А при чём тут… перекашивание картины? И какое-то предупреждение?
– А при том, что если портрет начинает двигаться, это означает, что Фрэд Гальтон поднимается со дна моря и направляется сюда, в свой дом. Ведь это его дом. Он построил его двести семьдесят лет тому назад для своей семьи. К маме дом перешёл по наследству. И является наш предок сюда ежегодно в день своей гибели, ровно в восемь часов вечера. Когда был жив отец, он не раз пытался продать из-за этого дом. Но мама ни в какую. И слушать не хотела. Боялась мести нашего предка: этот Фрэд Гальтон на всё способен.
– Ну, и здоров же ты, брат, вра… фантазировать, – ехидно хмыкнув, качает головой Буффон. – Тебе стоило бы подумать о писательской карьере.
– Не верите – не надо! – обиженно бубнит Микки. – Побудете до восьмого часа – сами всё увидите.
Гость снисходительно улыбается, но на висящие подле портрета большие электронные часы в виде маяка всё же смотрит. Стрелки часов показывают 19.45.
– И что же он делает здесь, в своём доме, этот утопленник? Он хоть говорит что-нибудь? Или молчит, набравши в рот солёной морской воды? – самодовольно улыбается Буффон своей удачной, как ему кажется, шутке.
– О-о! Ещё как говорит! – оживляется Микки. – Как рявкнет с порога: «Подайте мне горячего грога! Я совсем окоченел в этой чёртовой пучине!» – хоть из дому беги. Буйный тип, скажу я вам, – в голосе мальчишки появляются доверительные нотки. – Никакого сладу с ним нет. Чуть что не так – сразу за свою саблю хватается. Точь-в-точь, как Билли Бонс. Ну тот… что в «Острове сокровищ». Хорошо хоть не сидит долго. Выпьет свой грог, обсушится у камина, поорёт моряцкие песни и за полчаса до полуночи уходит назад в свою пучину.
Деликатно улыбаясь, гость выслушивает начинающийся уже нравиться ему рассказ будущего пасынка, и, чтобы продолжить разговор, а заодно поставить выдумщика в тупик, он как бы невзначай спрашивает:
– А почему об этом ни разу не писали газеты? Ведь этих писак хлебом не корми, а дай им сенсацию. А соседи? Неужели до сих пор никто ничего не видел? Странно…
– Нам только этого не хватало! – хмыкает Микки. – Скажете такое! Мы эти пиратские набеги, как можем, от всех скрываем. Никого в такие дни не приглашаем к себе. Сегодня впервые забыли об этом. Ума не приложу, как такое могло случиться… Наверное, мама переволновалась из-за этого… вашего визита. Она такая возбуждённая была, когда рассказывала мне о вас! Да! – взглянув на часы, спохватывается Микки. – Этот Фрэд Гальтон ужасно сердится, если не подать ему вовремя грог. Пойду-ка я на кухню, попробую что-нибудь сделать. А вы пока посидите тут один. Я быстро. Придётся также открыть двери. Он не любит, когда перед ним закрыты двери. Несносный субъект: это ему не так, то ему не этак…
Микки открывает настежь двери в прихожую и на улицу и спешит на кухню.
Странно, но, оставшись один, Эжен Буффон начинает чувствовать себя не совсем уютно. Умом он понимает, что всё это детские выдумки и фантазии, результат чтения разных там дурацких книжек и просмотра не менее дурацких американских «ужастиков» об оживающих мертвецах и скелетах, что все эти привидения – сплошной вздор, досужие побасенки писак с нездоровой психикой, которые забивают головы таких вот несмышлёных мальчишек всякой чепухой. И тем не менее непонятная тревога закрадывается в его сознание, и ему становится не по себе. Буффон передвигает свое кресло с таким расчётом, чтобы можно было видеть через открытую дверь ведущую к дому посыпанную морским песком дорожку, по сторонам которой живой изгородью растёт жасмин. Он пододвигает к себе столик, но журналы больше его не интересуют. Он по-прежнему их листает, пытается даже читать, но делает это машинально, не вникая в суть написанного. А вскоре и вовсе оставляет журналы в покое. Всё его внимание сосредоточивается на открытой двери и на медленно, но неумолимо тикающих часах.
Вот их большая стрелка, дрогнув, останавливается на отметке «12». Вот она, продолжая вздрагивать, медленно ползёт дальше. Проходит томительная минута, за ней – другая. У Буффона будто гора с плеч. «Старый болван!» – мысленно ругает себя фабрикант и вздыхает с облегчением. Он хочет уже позвать будущего пасынка, чтобы сказать ему, что из него действительно может получиться неплохой писатель-фантаст, как вдруг краем ока замечает в дальнем конце дорожки какое-то движение. Буффон напрягает зрение, всматривается и… вздрагивает: по дорожке в опускающихся на землю сумерках к дому приближается необычно, если не сказать странно, одетый человек. Да ещё с оголённой саблей в руках. Он что-то сердито бормочет под нос и то и дело резко взмахивает этой саблей перед собой. После каждого взмаха на дорожку падают ветки и листья жасмина.
У Буффона судорожно дёргается сердце. Привстав и напрягшись, он до боли в суставах сжимает подлокотники кресла.
Тем временем человек с саблей приближается к дому. Вот он входит в прихожую. Вот, прогромыхав по ней тяжелыми сапогами, останавливается в двери гостиной. Широко расставив ноги, держа в одной руке короткую абордажную саблю, а другой упёршись в бок, он медленно обводит гостиную мрачным, исподлобья взглядом своего единственного глаза. Второй глаз закрыт чёрной повязкой.
Это плотно сбитый мужчина лет тридцати пяти, выше среднего роста, с посиневшим от холода лицом. Одет он в зелёный суконный камзол с медными зеленоватыми от старости пуговицами и красные панталоны. На его ногах высокие, расширенные кверху рыжие сапоги. Голову покрывает надвинутая на лоб серая треуголка. За широким кожаным поясом торчит тяжёлый старинный пистолет.