Заколдованный круг
Шрифт:
Дон ко многому стал терять интерес. Ему было трудно заниматься. Голова не усваивала за несколько дней занятий то, на что раньше хватало одного вечера. Он перестал ходить на многие лекции, в лаборатории. Не сдал два экзамена (впервые), что крайне озадачило привыкших к его успехам профессоров.
О тренировках он и не думал. Он думал теперь не о том, как вернуться в спорт, а о том, как бы продлить «растяжение» или еще что-нибудь, чтоб получать стипендию, чтоб избежать вопросов, скандала…
Он перестал смотреть в будущее: инженер, техник, конструктор, чернорабочий, бродяга — кем он будет? Какое это имело значение! Будущее, которое волновало его, — это сегодняшний вечер, вечер в подвале, в притоне. Укол, сигарета…
Дон не думал и о родителях. Раньше его беспокоило, как бы скрыть от них, не расстроить, не огорчить. Отныне это тоже не имело значения. Догадаются, поймут, узнают… Ну и что? Лишь бы не приставали с расспросами, с сочувствием, со слезами, с помощью. Но они не приставали…
Единственное, что еще волновало Дона, — это Тер. Он любил ее. Конечно, без нее он бы выжил, а без «зелья» нет, но в часы просветления (а их все же пока было больше, чем часов «забвения»), она была для него всем.
Чем хуже, чем тоскливей становилось ему жить, тем больше он тянулся к ней. Его Тер, его красивая, его капризная. Причина всех его несчастий…
Порой он думал: не случись тогда всех этих недоразумений, не приревнуй ее — пристрастился бы он к «зелью»? Стал бы он таким, как сейчас? И не мог ответить.
Он познакомился со столькими товарищами по несчастью, стольких узнал! Они приходили в подвальчики, в притоны, в курильни тысячами путей — от горя и от сытости, изнемогая от работы и от безделья, из-за самоуверенности и безводья. Но прежде всего — от страха. Все чего-нибудь боялись. Прошлого, будущего, того, что случалось с ними или что могло случиться. А главное — сегодняшнего дня, окружающего мира.
Из него надо было бежать. Как? Можно было покончить с собой (таких тоже хватало) или унестись в нереальный мир снов — любой ценой, какой бы тяжелой она ни оказалась.
Сильных, таких, как Артур, вступавших в борьбу с этим миром, было немного.
Как раз в один из этих дней он случайно встретил Артура. Если б Дон мог, он избежал бы встречи, но так уж получилось.
Артур досмотрел на него холодно, даже с презрением.
— Здорово, — робко сказал Дон.
— Здорово, — ответил Артур.
И тут вдруг Дон обозлился — ходит проповедник, неподкупный, поплевывает на таких, как Дон, а если бы сам оказался в его шкуре?
— Все воюешь, за правду сражаешься? — с кривой усмешкой спросил Дон.
— Все сражаюсь. А ты все к призракам бегаешь?..
— К каким призракам, что городишь? — Дон испугался. — Просто болею вот последнее время…
Артур усмехнулся.
— Болеешь! Знаю я твою болезнь. Лечился бы, раз болен.
— Вот ты бы и помог, вы же всех поучаете, как жить, что делать…
— Поучаем, — резко перебил Артур, — не ты ли ко мне за советом прибегал? И лечим — общество лечим, а не отдельных безнадежных дураков вроде тебя. Мы не филантропы, мы революционеры — понял? — пока еще не самые умелые. Да ничего, научимся.
И он повернулся к Дону спиной.
«Они-то научатся, — размышлял Дон, — а я действительно дурак».
Слабый дурак. Его удел — бегство.
Значит, рано или поздно он бы все равно превратился в того, кем стал. Не из-за Тер или Рива, так по другой причине. Значит, не все ли равно? И зачем тогда бороться? От того, что написано на роду, все равно не уйдешь.
Однажды он даже набрал номер телефона, широко разрекламированный в газетах. Его можно было набрать в любое время суток, и ласковый голос участливо расспрашивал о бедах звонившего, уговаривал не выбрасываться из окна, не убивать жену, не стрелять в соперника, не мстить уволившему с работы хозяину. То был номер телефона «Братской помощи», филантропической молодежной организации, чьи лозунги были «Спасти обреченного!», «Вернуть покой!» и т. д.
Дон долго слушал тихий женский голос, убедительно разъяснявший, что все горести в жизни проходят, а счастье неизменно возвращается, что наркотики — это плохо, а спорт — хорошо, что главное — надо полюбить девушку и ради нее обновиться, очиститься от дурного…
Когда трубка нагрелась так, что стала жечь ухо, Дон тихо повесил ее на рычаг автомата. Нет, не то, не то…
Попытки как-то исправить положение, вырваться из дурманного омута становились все реже, все безнадежней. Потом прекратились совсем. Будь что будет…
Так легко и удобно катиться под гору.
Глава XVI
ГДЕ ЖЕ ВЫХОД?
Тер лежала на постели и рыдала. Она искусала тонкий платок, вымочила подушку. В комнате было темно. Она не зажигала огня. Отец уехал в клуб, мать… Впрочем, что дома мать, что нет — все одно, ее никто не видит. Слуги… Кто их замечает?
Так что Тер одна в доме. И может рыдать во весь голос. Но она плачет беззвучно. Только трясутся плечи, только искусана подушка.
Она не в силах кричать, — лишь вот так беззвучно рыдать.
В руках Тер зажат, скомкан клочок бумаги, порванный конверт валяется на полу. Что ж, не все ей писать анонимные письма. Пришел черед и получать…
Этот маленький конверт лежал в почтовом ящике среди десятков других. Горничная привычно разобрала корреспонденцию. Рекламные проспекты, объявления — в корзину, толстые пакеты, счета, письма на имя господина Лонга — его секретарю, а редкие конвертики для Тер — на поднос и ей в комнату.