Заколдованный круг
Шрифт:
Тер впервые стала тогда серьезно задумываться о Жизни. Раньше жизнь так же не ощущалась ею, как дыхание, как здоровая рука. Но когда у человека кашель, астма, когда перелом руки, тогда вдруг начинаешь понимать…
Жизнь ставила на пути Тер так мало препятствий, так мало ее желаний оставались неудовлетворенными, так мало забот беспокоили, что Тер просто тихо скользила во времени, словно в мягких сиденьях «роллс-ройса», И когда настоящая драма постучалась в ее дверь, она была потрясена. И все же ее волевой, твердый характер позволил ей выдержать первый натиск. Но заставил задуматься.
Почему так получается?
Тер похудела. Хмуринка теперь не исчезала с переносицы. Улыбка все реже освещала лицо. Господин Лонг начал беспокоиться и, конечно, выяснил бы, в чем дело, если б в один недобрый день Тер сама не пришла к нему.
Это было странно. Но то, что она пришла поздно, когда отец предположительно спал, пришла в его личный кабинет без стука, казалось вообще невероятным. Такого еще не бывало.
Когда Тер в ночном халате и туфлях неожиданно открыла дверь и вошла в комнату, господин Лонг был настолько потрясен, что не сразу, испуганно спросил:
— Что случилось, Тер? Что случилось, говори!
— Ничего особенного, папа, — спокойно ответила Тер, — мне просто надо поговорить с тобой.
— Это нельзя было отложить до завтра? — недовольно, но успокаиваясь, спросил господин Лонг.
— Я уже несколько месяцев откладываю. Больше не могу! — Тер всхлипнула.
— Садись, девочка, — господин Лонг озабоченно придвинул ей кресло, — я слушаю тебя. И ради бога, не плачь. Что бы ни было, все устроится.
— Папа, я люблю Дона…
(Господин Лонг похолодел. Неужели этот негодяй посмел?.. Неужели они уже все решили?..)
Тер, словно прочтя его мысли, устало махнула рукой:
— Нет, папа. Речь о другом. Дон стал наркоманом. Долго рассказывать, как это произошло, да ты и не поймешь, ты слишком далек от этого. Но это так. Не хотела раньше времени говорить, сама старалась устроить все как могла. И по врачам мы ходили и вообще… Пока ничего не помогло. Сейчас уже нет у меня ни денег, папа, ни сил. Помоги…
Она опустила голову, шмыгала носом, вытирала глаза.
Господин Лонг сидел, потрясенный.
Проморгал! Ай, проморгал! Но как мог он предвидеть, что его разумная, сильная, его такая волевая дочь допустит, чтоб эта тряпка, этот жалкий нищий, этот… этот… превратился еще и в наркомана! Нет, это уже слишком! Самый простой выход из положения… Но Тер любит его, а он, Лонг, любит свою дочь. Он не может огорчить ее. О господи, за что?..
Однако не в характере господина Лонга сидеть без дела и предаваться печальным размышлениям.
Прежде всего надо выручить этого болвана, а потом уже думать, как избавиться от него. Слишком долго он от носился к этому несерьезно, считал детским увлечением дочки. Порой думал, что и Дон может пригодиться в хозяйстве. Проморгал, проморгал! Дочь-то выросла, скоро двадцать. И не детское это увлечение, а любовь. Нужно оторвать ее от Дона, оторвать во что бы то ни стало! Сейчас не получится, сейчас она не бросит его ни за что, она будет сражаться за него. И он должен ей помочь. Это как в дзюдо: уступить противнику, чтобы потом победить.
Лицо господина Лонга снова полно энергии. Глаза выражают сочувственную озабоченность. Он кладет руку на плечо дочери:
— Не огорчайся, Тер. Все будет в порядке. Ручаюсь. Он берет телефон. Набирает номер. Прикрыв трубку рукой, бросает Тер:
— Лучший специалист в мире. Поставит безошибочный диагноз… Да! Это я, Лонг. Привет, Гунст. Еще не спишь? Да, есть дело. У меня друг приохотился. Надо его посмотреть и сказать, что делать. Словом, вылечить. Приедем завтра к часу дня… — Ну вот, иди спать, Тер. Завтра к двенадцати доставь мне его сюда. Мы поедем к Гунсту. И ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо.
Тер обняла отца, прижалась мокрой от слез щекой к его подбородку. Глаза ее сияли — она снова обрела надежду.
— Спасибо, папа! Ты у меня не человек, ты святой. — Она улыбнулась. — Тебе только нимба над головой не хватает.
На следующее утро в полдень Дон сидел на краешке стула в домашнем кабинете господина Лонга (специально приехавшего ради этого случая домой среди дня).
Хозяин кабинета расхаживал перед Доном (от чего рябило в глазах) и, энергично жестикулируя, держал речь.
— Видишь ли, Дон, когда Тер мне все рассказала, я, прости меня, не удивился. Нет. Ты хороший парень, работяга в ученье, спортсмен, не пьешь, не куришь, любишь родителей, ходишь в церковь… Ах, не ходишь? Ну, черт <; ней! Так вот — хороший парень. И все же даже ты попался в страшный плен. Это какое-то поветрие, эпидемия, всеобщее безумие! Вся молодежь, школьники, половина армии — все жуют, курят, колют, нюхают эту дрянь, отравляются, сходят с ума, гибнут. Зачем? Мы богатейшая страна, перед любым открыты любые перспективы, неограниченные возможности. Возьми меня. Я построил свое благополучие, свое богатство без помощи наркотиков… Никогда их не употреблял. И счастлив. А вы все ищете счастья и благополучия в дурмане. Нельзя, надо быть реалистом. Тебя-то что потянуло на… — Он посмотрел на часы. — Ладно. Поехали.
Ровно в час они входили в кабинет доктора медицины Гунста.
Кабинет помещался на двадцатом этаже роскошного нового здания. И, по существу, занимал весь этаж. Там были и подсобные помещения, и рентген, и процедурные, и аптека, и комнаты ожидания с цветными телевизорами, и, наконец, святилище — сам кабинет. Десяток сестер и ассистентов обеспечивали работу. Доктор Гунст был богат. Его пациенты, сплошь миллионеры, платили ему астрономические гонорары за постановку диагноза (несуществующих болезней) и лечение (здоровых людей.) Но гонорары те были мизерны по сравнению с другими гонорарами, которые платили Гунсту боссы наркотического бизнеса за специальные экспертизы и консультации, не заносившиеся ни в какие книги и журналы приема.