Закон и честь
Шрифт:
— Ты бы поменьше слушал, что рассказывает папка, когда начитается газет или наслушается на заводе последних сплетен… У меня всё хорошо, правда. Гиллрои достойные люди. И у них замечательные дети, которые не доставляют мне ни малейших хлопот.
— Ты их любишь? — в голосе насупившегося мальчика прозвучала ревность.
Девушка рассмеялась:
— Ты что, глупенький… Конечно, они чудесные дети, они мне нравятся, но единственный ребёнок в этом городе, которого я по-настоящему люблю, это ты!
Тони просиял, стоически проигнорировал обращение
— Ладно, я пойду спать, а то мам ругаться будет, — сказал мальчик, целуя сестру в щёку. — Она сказала, чтобы я не сильно наседал на тебя. Но завтра ты от меня не отвертишься!
— И в мыслях не было, — улыбнулась Элен, провожая любящим взглядом топающего до двери вихрастого темноволосого мальчугана, в старенькой пижаме, так похожего на отца.
Уже взявшись за дверную ручку, Тони обернулся и, нахмурив брови, сказал:
— Кстати, ты бы не могла поговорить с мамой и попросить её, чтобы она не запрещала мне одному гулять по вечерам?
— И не подумаю! Ты ещё…
— Знаю-знаю, маленький, — уныло протянул Тони. — Но она теперь запрещает мне даже гулять по нашей улице.
Услышанное стало для девушки неожиданностью. Улица Шестерёнок была довольно-таки неплохим местечком, тихим и спокойным, где все соседи знали друг друга. И часто дети допоздна носились весёлыми стайками по-над домами и заборами, забывая обо всём на свете, распугивая возмущённо курлыкающих голубей.
— Мама говорит, что сейчас стало опасно. Они с папой, когда думают, что я не обращаю на них внимания, говорят о каких-то забастовках и беспорядках. И вид у них при этом очень печальный. А ещё они говорят о Джеке-Попрыгунчике.
Элен бросило в жар, но она постаралась, чтобы её улыбка выглядела искренней, а голос бодрым и уверенным.
— Знаешь, мама права, малыш. Времена сейчас пошли неспокойные…
— Этот Джек совсем недавно убил маленького мальчика. Выманил его из дома…
Девушка только руками всплеснула.
— Тони, кто тебе рассказывает все эти ужасы?
— Прочитал в папиной газете, — шаркнул ножкой мальчик. — Мне кажется, что родители порой забывают, что я уже не ребёнок и умею читать. Они боятся за меня… Но мне думается, что этому Джеку нечего делать на нашей улице!
— Порою зло подстерегает нас там, где мы его совсем не ожидаем, — сказала девушка, внимательно глядя на застывшего у двери мальчугана. — Слушайся маму, Тони. И папу. И меня. И никогда не поступай опрометчиво…
— И не заговаривай с незнакомцами! Я знаю! — Тони подмигнул сестре и вышел из спальни.
Вновь оставшись в одиночестве, девушка задумчиво уставилась на горящую на прикроватном столике лампу. Тони был очень сообразительным и наблюдательным мальчиком. И совсем неглупым. Он не должен попасть в беду. Только не он. К сожалению, Элен
Девушка легка на кровать и, натянула одеяло до подбородка. Лампу она не стала тушить. Ровный уютный жёлтый огонёк убаюкивал и создавал ощущение защищённости. Её маленькая спаленка показалось девушке крепостью, надёжным убежищем, а свет керосиновой лампы волшебным сиянием, прогоняющим подступающие к их жилищу тёмные силы и крадущееся в туманной ночи зло.
Оставшись наедине с собственными страхами, надеждами и чувствами, Элен не могла не возвращаться в мыслях к особняку Гиллроев. Ей всё не давали покоя уволенные няньки. Если они хорошо выполняли свою работу, а со слов двойнят девушка поняла, что проблем с ними не возникало, то почему тогда рано или поздно все получали расчёт? Разумеется, двойнята ничего не могли знать больше, в силу понятных причин, а хозяева не особо распространялись на эту тему. И Стефан…
Стефан волновал девушку больше, чем все уволенные нянечки вместе взятые.
Она искренне переживала за несчастного юношу. Этот доктор Аткинс… Этот подонок… Помимо воли, Элен стиснула зубы в приступе пронзившей всё её естество ненависти. Она раньше и представить не могла, каково это — ненавидеть кого-нибудь? Будучи доброй и отзывчивой девушкой Элен никогда ни с кем не конфликтовала, все редкие ссоры стараясь сводить к шутке. Но Аткинс… Аткинс был первым, кто разбудил в ней именно это чувство. Элен попробовала его, раскусила и ей не понравилось. Слишком гадостно, мерзко и противно. Она поняла, что ненависть ужасна по своей природе.
Аткинс причинял Стефану вред. Чем больше девушка размышляла об этом, тем больше уверялась в своих предположениях и дивилась тому, что больше никто этого не замечает. Куда смотрит Катрин? Ладно ещё вечно занятый мистер Гиллрой, у крупного промышленника постоянно полно забот и хлопот. Но его жена… Катрин тратит кучу свободного времени на всякие глупости, и не может уделить лишней минутки для старшего сына! И даже не задумывается над тем, а как, собственно, продвигается его лечение? Гиллрои до такой степени слепы или настолько доверяют директору Мерсифэйт, что разучились отличать чёрное от белого?
Элен же была почти стопроцентно уверена, что от лечения доктора Аткинса Стефану нет никакой пользы. Более того, девушка думала (и боялась при этом собственных мыслей), что Аткинс травит Стефана. Что он вредит ему. Она не знала точно, откуда к ней пришло это знание, и не могла сказать по этому поводу ничего конкретного. Но девушка была точно уверена, что чутьё не подводит её. Пресловутая женская интуиция. Глядя в пустые, ничего не выражающие глаза юноши, Элен неосознанно корила себя за то, что ничего не может сделать. Что она не в состоянии помочь ему.