Закон О.М.а
Шрифт:
Водка начала действовать. Вслед за теплом накатило раздражение, которое копилось в последнее время. Отлаженная жизнь полетела под откос. Сначала мыл сортиры, затем отобрали надбавку, потом вовсе выгнали, да ещё и ухо отстрелили. Сейчас без работы, накопленное утекает сквозь пальцы. Топотун заказал ещё сто граммов и выпил махом.
Пьяный спор за соседним столом обострял неприятие происходящего. Три парня, перебивая друг друга, рисовались перед девчонками.
– … У чечен БМД
– … Да были у них грузинские легкие, а наши только потом с бэтээрами подтянулись. В Аргунском ущелье они их в капониры зарывали
… Суки! Достали!
– Эй, вояки-ссыкуны! – бывший охранник грохнул стаканом по столу. – Орать нельзя потише? Защитнички, мать вашу! Не одни здесь! В зале замолчали. Головы повернулись в сторону Топотуна, на дальних столах тоже затихли.
– Базар умерьте, салабоны. Раскудахтались… ещё тут спойте про Афган, ветераны хреновы…
Стало совсем тихо. Затем поднялся осторожный гул.
– Дядя, ты чё, с дуба рухнул? – высокий парень в распахнутой куртке вальяжно откинулся на стуле. – Контузило на ухо? Сейчас второе оторвём, убавим громкость…
Сильная рука удержала Топотуна на стуле. Иван резко обернулся, чтобы ударить наглеца. За спиной стояла инвалидная коляска, в которой сидел его одноклассник Вова Рыбаченко.
– Остынь, Ваня, зачем детей дразнишь? – инвалид-афганец повернулся к пьяной компании. – Лёша и Дима, домой – завтра тренировка. Забыли? Максим, давай сюда… – Вальяжный парень в куртке покорно подошёл. – Сходи в гараж, возьми в бардачке флягу. Сейчас, Иван, презентую тебе мой эксклюзивный напиток.
Все поименованные быстро испарились.
– Кто это, Вова? Твои бойцы? – обернулся Топотун к другу.
– Нет, Ваня, скорее – подопечные. Шалопаи местные. Приглядываю тут за ними понемногу. Как ты?
Вернулся из гаража Максим. Эксклюзивный напиток оказался медицинским спиртом – «девяносто шесть процентов чистой радости». Развели апельсиновымсоком и просидели в кафешке до закрытия. Рыбаченко пил мало, больше слушал. Топотуна развезло, он поначалу невнятно говорил о жизненных перипетиях. Затем вошёл во вкус и нарисовал складную картинку своего бытия.
Здесь было всё: банда автомобильных угонщиков, десять лет лагеря в Сыктывкаре, недолгая работа электриком на Черноморской верфи, мытарства в челночных поездках, поборы таможенников, бандиты на дорогах, долги-проценты, продажа квартиры и развод с женой. Затем два года бомжевания, летняя работа на корейском луке и, наконец, сытная банковская охрана.
– За что уволили, Иван? – Рыбаченко плеснул из фляги остатки спирта.
– Тут, Володя, в двух словах не расскажешь.
– Расскажи в трёх.
– В трёх можно. Началось всё с появлением одного штымпа…
– Какого?
– Ну, охранника… стажёром мне привесили. На смене конфликт вышел. В общем, дал я пацану в дыню. Потом он меня из-за угла огрел. А у этого Сурка, оказывается, начальник наш – давний знакомый. Пацана на другую тему, а меня опустили в уборщики. Затем пошло-поехало: знаешь, как бывает, раз залетел – потом никакого доверия.
– А что у тебя с ухом?
– Отстрелили.
– …?
– Не хочу говорить, - Топотун поморщился.
– Ну, не хочешь – так не хочешь. Тебе виднее, – Рыбаченко огляделся по сторонам.
«Серебряная рыбка» опустела. Барменша нарочито громко звенела в мойке бокалами.
– Как Сурка зовут? Не Вадик, случайно?
– Да, - поднял брови Топотун, - знаешь?
– Немного. Николаев – город маленький. Это другМаксима, который нам за спиртом бегал. Ладно, пора двигать. Девочки, - кивнул в сторону бара, - нервничают. Проводишь меня до подъезда? Мне самому на наши сраные эвересты не взобраться.
Рыбаченко легко выкатился через высокий порог на улицу и улыбнулся приятелю.
– Давай я тебя на работу устрою.
– Куда?
– На Черноморскую верфь. Мне вчера товарищ звонил, нужен электрик в охрану.
– А там есть что охранять?
***
– Что за вонь? – Топотун прикрыл нос платком.
– Туалеты не работают, воду отключили, – кадровичка в валенках и чёрной фуфайке вела его по длинным коридорам заводоуправления.
Обшарпанные стены, пятна плесени на потолке, вздувшаяся от грибка зелёная краска панелей. Подранный линолеум дыбится грязными лоскутами у плинтусов. Разбитые стёкла лестничных проемов довершают картину тотальной разрухи.
– Вот сюда, направо, по переходу и прямо в железную дверь. Там скажут, куда дальше.
Ё-моё, во что завод превратили!Топотун сунул платок в карман и огляделся. На лестничной площадке из разбитого окна задувало утренним снегом, прошлогодние листья серой кучей темнели в углу коридора. Когда я уволился? В девяносто первом? Мне десятку дали за старый «жигуль», а тут целый город разворовали.
Он постучал в железную дверь полуподвального помещения.
– Не заперто, - откликнулся хриплый голос.
В тёмной комнате горела тусклая лампа, три человека в грязных робах сидели на тарных ящиках и шлёпали засаленными картами по деревянной доске, которую приспособили на крышкетрансформаторного щита.
– Мне нужен начальник охраны… Никто не повернул головы.
– Бабачка!
– Малява…
– Ну и что, ход с моей руки, мне и писать.
Какая «малява»? «Молодка!»... бурильщики хреновы, - поморщился Топотун.