Закон оружия
Шрифт:
Хоть и слезились глаза от встречного ветра, а все ж заметил поп, как споткнулась и упала Семеновна, как качнулся назад наконечник ордынского копья, обагренный свежей кровью…
И тут словно пелена упала со старческих глаз. Увидел он разом все – и израненное копытами поле, и стену крепости, утыканную тлеющими стрелами, и односельчан…
И себя словно со стороны увидел.
И то, на что вели их басурмане, осознал внезапно.
– Вразуми, Господи! – в отчаянии прошептал старик.
И тут из разрыва туч внезапно излился потоком яркий солнечный свет. И в том потоке света почудилась старому священнику призрачная фигура.
–
Но столп не двигался.
Не двигалась и фигура.
Лишь тихий голос прозвучал в голове:
«Куда ведешь детей своих, пастырь? Какого агнца прижал ты к груди своей?»
Непонимающе опустил старик глаза на свои руки. Вязанка хвороста? Откуда? И почудилось ему, будто сквозь сухие прутья проступила и закапала на землю густая кровь.
140
Библия, Исход, 13:31.
И тут старик… улыбнулся. Вдруг легко и свободно стало у него на душе. Почудилось ему, будто встали во весь рост на стене крепости воины в сверкающих доспехах и, наложив на луки огненные стрелы, смотрят все на него.
Вязанка упала на землю. Старик повернулся лицом к цепи кешиктенов, не переставая улыбаться.
– Благодарю тебя, Господи! – закричал он, воздев глаза к небу, в котором черная туча медленно наползала на светлый лик солнца – В столпе облачном говорил Он к ним; они хранили Его заповеди и устав, который Он дал им… [141]
141
Библия, Псалтирь, псалом 98:7.
Идущий следом кешиктен замешкался. Доселе не видал он такого – чтобы разом распрямился согнутый годами и горем старик, словно вдруг став на голову выше.
Священник протянул сухие руки и взялся за копье.
– Будет же время, когда воспротивишься и свергнешь иго его с выи твоей! [142] – громко крикнул старик, направляя копье себе в грудь. – Ныне настало то время! Так не посрамим же, братья и сестры, Святой Руси и имени Господа нашего!
Кешиктен подался назад, но старик, глядя ему в глаза, с неожиданной силой рванул копье на себя. Каленое острие с едва слышным треском прорвало рясу и легко вошло в тело. Не отпуская копья, священник стал клониться к земле. Кешиктен сделал шаг назад и сильнее рванул древко – но было поздно. Живой щит упал. А прилетевшая со стены стрела вошла точно в незащищенное место между подбородком и железным воротником…
142
Библия, Бытие, 27:40.
Ли с великим изумлением смотрел на то, как линия русских пленных вдруг заволновалась, вслед за священником почти единовременно побросала вязанки и стала бросаться на копья и мечи кешиктенов. Последнему из чжурчженей показалось, что не человечий стон пронесся вдоль крепостной стены, а сама земля застонала от безутешного горя.
–
А русские стрелы уже летели в ордынцев, и, хотя глаза многих витязей застилали слезы, редкая из стрел не нашла своей цели.
Но сзади рабов, что несли мосты, шла еще одна цепь кешиктенов, в руках которых были длинные пастушьи бичи, способные вырвать из тела кусок мяса. Коротко рявкнула команда, бичи взвились в воздух – и рабы бегом кинулись к крепости, стремясь бросить мосты на торчащие колья и протолкнуть их дальше, через ров.
Мосты прикрывали бегущих. Кто-то падал, пытаясь выдернуть стрелу из ноги, кто-то истошно кричал, не в силах оторвать от бревна пригвожденную сулицей руку, – но мосты все равно двигались вперед.
А сзади них к проезжей башне неспешно катился таран, похожий на большую избу на колесах с крышей из плотно пригнанных друг к другу железных листов. Из единственного окна избы, обращенного к крепостной стене, торчало бревно, увенчанное большим, блестящим от жира железным навершием, схожим по виду с зубилом, коим кузнецы рубят кольчужные прутья.
– Ох, беда! – простонал кто-то из ратников.
– Молчи! – вызверился на него кузнец Иван, подхватывая новую сулицу – прежняя, пробив насквозь пластинчатый доспех, торчала в груди кешиктена, пытавшегося перелезть через ограду из кольев. – Тоже мне, гридень!
– Да не то беда, что таран гонят и что ордынцев много, – сердито бросил ратник, натягивая лук и прицеливаясь. – Стрел у нас мало осталось…
Один из мостов, истыканный стрелами, словно еж, накренился на бок и с размаху грохнулся наземь, похоронив под собой с десяток рабов. Но остальные достигли цели. Первый упал на колья, которые с треском подломились под весом тяжелых бревен. Рабы и кипчаки бросились врассыпную – и тут же попадали наземь, сраженные стрелами и сулицами защитников крепости. По этому мосту пробежали другие – и остановились было, пораженные глубиной рва.
– Ги-их, боол! [143] – вместе со свистом бичей взвилось сзади.
Жгучая боль опоясала ноги и спины тех рабов, кто бежал сзади. Они рванулись вперед – и те, кто был спереди, посыпались в ров на острые колья. Мост ухнул вниз и встал торчком, став неожиданной дополнительной опорой для следующего моста, который, проехавшись по трупам рабов, словно по каткам, надежно соединил края рва. По нему лавиной хлынули кешиктены, волоча осадные лестницы и доставая на бегу мечи и штурмовые крючья. Последний мост должен был перекрыть ров на пути к проезжей башне. За ним по дороге медленно тащился таран.
143
Гих, боол! (тюркск.) – Бегом, раб!
Субэдэ, по-прежнему наблюдавший за штурмом со своего излюбленного места на холме, поочередно ткнул пальцем в свою отборную сотню Черных Шулмусов, стоящую у холма, потом в поредевший отряд Желтозубых и в мост, двигающийся впереди тарана.
Барабанщик все понял без слов. Вновь зарокотал наккар, донося до воинов приказ полководца.
Черные Шулмусы рванули коней с места, словно только и ждали приказа, на скаку доставая луки из саадаков. Вслед за ними, гремя доспехами, побежали Желтозубые…