Закон парных случаев
Шрифт:
– Пожалуйста, расскажите мне хоть что-нибудь о нашей семье, - попросил я Булыгу, изо всех сил пытаясь взять себя в руки и успокоиться. – Я, честное слово, вообще ничего не знаю. Мы с родителями уехали в Чехию, когда мне было два года. И только сейчас впервые приехали. На бабушкины похороны. Мои родители с тех пор с бабушкой не общались. И ничего мне не рассказывали – ни о ней, ни о других.
– Почему? – в недоумении оттопырил губу Булыга.
– Я не знаю! – простонал я и обхватил голову руками.
– Марк, я ничего не понимаю. И чувствую себя дураком.
– Я тоже.
– «Я тоже»… - передразнил он меня. – Я, кстати, тоже твой родственник. Только очень дальний. Даже не скажу, кем ты мне
Он вздохнул тяжело, вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, шумно отпил чаю.
– Я думаю, Ника даже в меня влюблена была немножечко. Уже потом, когда подросла. Но я, конечно, ее всерьез никогда не воспринимал. Только как сестричку.
Я потряс головой, отгоняя назойливое дежавю.
– Ты пей чай-то, пей. Пряники вот бери. Клюквенные. У вас там, небось, в Чехии вашей, и клюквы нет. Ну так вот. Я на Аллочке женился, Ника подросла, за Гришу замуж вышла. Тут уж реже видеться стали. У меня сын родился, у нее сначала Оля, потом Настя. Ну, не так сразу, у них разница была четыре года, у Оли с Настей. Да и вообще… Алле Ника не очень нравилась, да и мы с Гришей как-то общего языка не нашли. В основном перезванивались. И я так думаю, Марк, тебе не стоит маме об этом нашем с тобой разговоре рассказывать, наверно.
Я посмотрел на него растерянно. Ничего себе! А мне-то показалось, что дедок если и не в абсолютном маразме, то близко к тому. Выходит, ошибся.
– Да, вы правы, Валентин…
– Петрович. Лучше просто дед Валя. У меня ж внуки такие, как ты.
– Вы правы, лучше ей об этом ничего не знать. Не думаю, что ей бы это понравилось.
Я не знал, рассказать ли ему о том, что мама в больнице, о смерти отца, и решил, что не стоит.
– Оленька, мама твоя, всегда была такой… очень властной. Не хочу ничего плохого сказать, она девочка хорошая была, умненькая, но… Настеньку держала в ежовых рукавицах. Ника с Гришей работали много, а Оля, как подросла, за сестрой следила. И так это… жестко следила. Особенно как постарше стали. Ника-то этому только рада была: мол, старшая и сама с глызду не съедет, и младшей не даст. А вот Гриша, кажется, беспокоился, не очень ему это нравилось. А Настенька такая была, тихая, как мышка. Ласковая. А Олю она, по-моему, просто боялась.
Мама? Властная? Жесткая?
Я покачал головой. Если она и была такой, то потом сильно изменилась. Хотя… Нет, пожалуй, и правда проглядывало в ней что-то такое… диктаторское. Хорошо замаскированное, но проглядывало. Как ни печально это говорить о собственной матери. Но чего стоили одни только наши с ней походы в церковь!
«Ты же в храме Божьем, Мартин. Встань ровно. Прекрати вертеться. Ты должен стоять смирно и молиться. Устали ноги? Ничего, потерпишь. Иначе в аду придется еще и не то терпеть. А теперь иди на исповедь. Ну и что, что в прошлое воскресенье был? Или ты всю эту неделю не грешил? Наверно, ты вдруг стал святым? Нет? Тогда иди и кайся!».
– Надо же, умерла Настенька, - Булыга – ну не мог я называть его дедом Валей – качал головой, как китайский болванчик. У крестной был такой, фарфоровый, мы с Ванькой когда-то мучили его, пока не разбили. – А от чего? Ах да, Марк, ты же сказал, что не знаешь. Странно это все. Странно. Особенно странно, что Ника не позвонила, не сказала. Как-то это даже… нехорошо. Некрасиво. Она ведь знала, как я любил Настеньку. Я их обеих любил – и Настеньку, и Оленьку. Я знал, что они с Гришей за границей. Думал, приедут – она позвонит. А потом Гришу на улице встретил. Вернее, увидел. Он прошел мимо, не поздоровался. Хмурый такой.
– Он умер. В том же году. Через несколько месяцев после смерти Насти.
– Значит, и Гриша умер… Все умерли. Только вы с мамой остались…
– Но ведь есть же еще какие-то родственники, - возразил я.
– На похоронах бабушки были. Тетки какие-то, старухи, девчонка молодая, лет семнадцати. Я их хотел найти, но записная книжка куда-то пропала.
– Не знаю, Марк. Из близких-то больше никого. Разве что Сережа с женой – если живы, конечно. Им сейчас должно быть под семьдесят. Это, выходит, твои двоюродные дед и бабушка. Но мы с ними особо не общались никогда, у меня даже адреса их нет. Еще у Гриши была двоюродная сестра, но ту я совсем не знаю, даже как зовут. Я потом позвонил, - помолчав, продолжил он. – Года через три где-то. Или через четыре. Аллочка моя болела, и я всякую там гордость отбросил подальше. Хотел попросить, чтобы Гриша помог лекарство найти дефицитное, у него были всякие там связи. Сказали, что Закорчевские там больше не живут. А где живут – неизвестно. Сначала я еще ждал, думал, Ника сама позвонит. Но… Потом и рукой махнул: все бывает, расходятся люди… как в море корабли. Хотя обидно, конечно.
Я пытался узнать еще что-нибудь важное о бабушке с дедушкой, о маме и ее сестре, но Булыга больше причитал и горестно качал головой. Выловить из его причитаний полезной информации мне удалось немного.
Например, то, что бабушка с дедушкой были не слишком последовательны в воспитании. Особенно в том, что касалось мамы. С одной стороны, они постоянно подчеркивали: ты старшая, ты уже взрослая, ты должна, должна, должна… А с другой, так же постоянно ставили эту ее взрослость и способность быть примером сестре под сомнение. По умолчанию Настя всегда была права, а мама – нет. Даже если виновата в чем-то была младшая, винили старшую: не усмотрела. Или подала плохой пример.
Дальше сделать вывод было несложно. Мама вела себя с младшей сестрой как диктатор не потому, что не любила ее или ревновала к родителям. Или не только поэтому. Но еще и потому, что, лишь заставив ее поступать и вести себя «как надо», она могла доказать родителям свою состоятельность. Доказать, что они ошибаются, что она действительно уже взрослая и ответственная.
Непонятно мне было только, как бабушка с дедушкой оставили девочку-семиклассницу на восемнадцатилетнюю сестру: из рассказа Булыги я понял, что они уехали в Америку в начале 84-ого года. Мама тогда училась на первом курсе. Почему не взяли младшую с собой, ведь там тоже наверняка была школа при посольстве?
Прощаясь с Булыгой, я дал ему клятвенной обещание «не забывать старика» и обязательно привести к нему в гости маму, когда она поправится, - я все-таки сказал ему, что она и больна и лежит в больнице, но умолчал об истинной причине этой «болезни».
Уже подойдя к метро, я подумал, что надо позвонить Виктору и разведать обстановку. Но телефон пискнул и выключился: сел аккумулятор. Оглядевшись, я обнаружил телефон-автомат и даже нашел место, где продавали для него магнитные карты, но позвонить все равно не смог. Все номера были в памяти мобильного, наизусть я не помнил ни один петербургский телефон. Даже Женин. Даже домашний бабушкин. Что поделаешь, у меня отвратительная память на цифры. Я и свой-то новый номер запомнил с большим трудом.