Закон парных случаев

Рябинина Татьяна

Через час маму привезли обратно. Ее новая палата находилась на том же этаже, только с другой стороны от лестницы – охраннику пришлось только передвинуть стул к противоположному входу. Впрочем, в это отделение он уже не мог пропускать только «по списку». Поэтому ограничивался тем, что смотрел на каждого входящего с подозрением и одновременно с выражением «до чего меня все это достало».

Второй охранник, как и в реанимации, сидел на стуле рядом с дверью палаты. Он уже знал меня и больше не требовал предъявить паспорт.

В палате было чисто и светло, кровать у

окна застелили вполне пристойным бельем. В одном углу стоял небольшой платяной шкаф, в противоположном – холодильник. В узкий тамбур выходила дверь туалета, совмещенного с душевой.

Мама чувствовала себя не лучшим образом, слабым, но раздраженным голосом жаловалась на головокружение и тошноту. Минут через десять она задремала, и я решил уйти. Мне казалось, что день длится бесконечно, хотя на самом деле было всего лишь около часа дня.

На всякий случай я позвонил Булыге и договорился о встрече через час. Прямо от больницы до станции метро «Петроградская» шла маршрутка. Еще пятнадцать минут пешком, и я оказался на месте. Неширокая грязноватая речка с гранитными набережными, узкие тротуары по бокам. На другом берегу стеклянное здание за строительным забором, чуть поодаль – купола храма. Наверно, это и был монастырь. Не доходя до перекрестка, я свернул в подворотню и оказался в привычно страшноватом дворе-колодце.

Поднимаясь по узкой черной лестнице на второй этаж, я снова задумался, что же все-таки представляет собой Булыга. И загадал: если окажется, что это старик, значит, я скоро все узнаю. Если старуха – тогда увы.

Рядом с обитой черным дерматином дверью висел листок бумаги, приклеенный широким скотчем. «Сутягин – 1 звонок, Белкина – 2 звонка, Булыга – 3 звонка», - было написано на листке черным маркером.

Я позвонил три раза. За дверью было тихо, и я уже хотел позвонить один раз, чтобы выяснить у соседа, куда делось это загадочное существо, но услышал из-за двери слабый шелест:

– Кто там?

– Это Мартин, внук Вероники Аркадьевны! – заорал я, вспомнив, что Булыга плохо слышит.

Дверь лязгнула и открылась. Передо мной стоял замотанный в какую-то шерстяную хламиду крохотный старичок. Круглые очки, длинная седая борода и синяя вязаная шапочка делали его похожим на гнома.

– Проходи, проходи в комнату, - сказал он. – Вот в эту, самую первую.

Несмотря на то, что в квартире было всего три жильца, коридор был таким длинным, что конец его терялся в темноте. И дверей в него, как мне показалось, выходило очень много. Наверно, соседи Булыги занимали по несколько комнат. Непонятно было, почему телефон общего пользования оказался зарегистрированным именно на него, но мало ли – я совершенно не представлял, как все это делается в России.

Комната, в которую мы вошли, оказалась пугающе огромной. Из нее спокойно можно было сделать две, а то и три. Причем двухэтажных. Чудовищно пыльная люстра тосковала под потолком на высоте трех с лишним метров. Наверно, ее не мыли ни разу с тех пор, как повесили.

– Садись, Марк, - Булыга ткнул пальцем в сторону стола, покрытого вишневой бархатной скатертью с бахромой. Поверх нее была постелена еще одна – пластиковая, прозрачная. Рядом со столом стояли три громоздких стула, похожие на ломовых лошадей.

– Я Мартин, - поправил я.

– Ну да, конечно, прости. Совсем глухой стал. Чайку, да?

Он вышел. Я хотел уже сесть на один из этих тяжелых стульев, но тут мое внимание привлекла большая фотография в рамке, стоящая на этажерке. Я подошел и взял ее в руки.

Мужчина и женщина лет тридцати с небольшим сидели на узеньком диванчике. Мужчина положил женщине руку на плечо, они улыбались, и я, хоть и с трудом, узнал в них бабушку и дедушку. По бокам стояли две девочки со светлыми косичками. Та, что рядом с бабушкой, выглядела года на три-четыре постарше, но, несмотря на это, девочки были похожи друг на друга так, как могут быть похожи только…

– Так скажи мне все-таки, Марк, - прошелестел Булыга, открывая дверь, - ты чей сынок: Оленьки или Настеньки?

54.

Я сел было мимо стула, но все-таки в последний момент вывернулся, потянув мышцы спины, и удержался на ногах.

– Ты что, Марк? – испугался Булыга.

– Я Мартин, - машинально поправил я.

– Да-да, прости. Ты осторожнее, пожалуйста.

На этот раз я сел куда надо, схватил чашку, в которую Булыга налил чай, отхлебнул, обжегся, закашлялся.

– Да куда ж ты торопишься-то? Или, может, я чего по-стариковски не того сказал, а, Марк?

Я не стал больше поправлять. Не все ли равно, Марк так Марк.

– Я сын Ольги. А про Настю я вообще ничего не знаю.

Вот так. А дальше пусть он сам думает, как и что мне рассказать.

– То есть как не знаешь? – Булыга неловко поставил свою чашку и расплескал чай на блюдце. – Она же твоя тетка.

– Если я не ошибаюсь, она умерла. Еще двадцать лет назад.

– Настенька? Умерла? – ахнул он.
– От чего?

– Я же сказал, что ничего о ней не знаю. И до сегодняшнего дня вообще не подозревал о ее существовании. Но сегодня я был у бабушки на кладбище. И рядом с ее могилой – могила с надписью «Закорчевская А.Г.». 1970-го года рождения. Я подумал, что это мамина двоюродная сестра, но…

– Но у нее нет двоюродных сестер, - перебил Булыга, нервно теребя полу своего бесформенного жилета. – У Гриши не было родных братьев и сестер. У Ники, правда, были брат и сестра, но Клавочка так и не смогла родить, хотя три раза замуж выходила. А у Сережи сын, где-то на Дальнем Востоке живет. Ну надо же как! Умерла, значит.

Ясно. Клавдия Хомякова, выходит, родная бабушкина сестра. Впрочем, абсолютно ничего не объясняет. У мамы тоже была сестра. Та самая Настя. «Совсем забыл, на днях случайно встретил на улице Настеньку», - писал о ней в письме знакомый моему деду. И в ее случайно сохранившейся записке тоже, выходит, нет ничего странного. Но что с ней случилось? И как связано с ее смертью то, что мама была под следствием?

Догадки одна страшнее другой, отпихивая друг друга, ломились ко мне в голову. Нет, все потом. Не сейчас.