Закон Противоположности
Шрифт:
— Я люблю тебя, — неслышно процедил и сбросил. Хотелось плакать. Нет, реветь. Вдруг почувствовал себя таким одиноким. Рука судорожно сжалась, послышался треск. Лопнуло стекло на экране телефона. Крохотный осколок поцарапал палец на сгибе. Неприятно, но гораздо хуже, что сенсорный экран не реагирует на прикосновение и, когда Яна позвонит, не отвечу.
Несся как угорелый. Время позднее, торговые центры и салоны связи закрыты. Мелькнула мысль: поехать на вокзал. Железнодорожный вокзал работает круглосуточно, чего там только не продают. Я не ошибся и уже через пять минут купил новый телефон. Всё просто, когда есть деньги. Всё. Абсолютно
Макс, сукин сын, любой вопрос решал за секунду. Любой! Один импульс в его жирном мозгу рождал идею, достойную нобелевской премии. В ту ночь, на вокзале, я словно антенной уловил мощный сигнал и голосом Макса слова: не ссы, старичок, машину продай, отдай этой чокнутой деньги. Оглянулся. Вокруг никого. Слышать голос в голове, наверное, не к добру, но к черту эти предрассудки, если он по делу говорит. Как я сам не догадался?! Рассчитаюсь со Светой, и ещё прилично останется, куплю другую машину. Мне это по карману.
В пять минут первого Яна родила сына, о чем написала мне сообщение спустя полчаса. Событие, которого мы так ждали, оказалось вполне себе рядовым. Стало понятно, что все, даже самые великие, события просто происходят, и о них оповещает та же короткая мелодия, что и всегда. Нет восторга, который представлял себе, нет прилива чувств, ничего нет, ровным счетом ничего. Это показалось странным. Может, всё изменится, когда увижу сына своими глазами, ну а пока стою растерянный посреди спящего города и не знаю, что написать в ответ.
Прихватило живот. Еду домой. В окнах горит свет. Дом полон жизни. Чужой жизни, до которой мне нет никакого дела. Я снова гость в своем жилище. Тёща сидит в зале за столом. Лечь на диване спать получится не скоро. Наскоро приготовленные закуски заветрились, выглядят тошнотворно.
— Ну наконец-то явился отец, — выразительно всплеснула она руками, — а я тут вся заждалась. Отметить-то не с кем.
— Возле роддома был. Мало ли что понадобится.
— Понятно. А Янка молодец какая, ты полюбуйся. Троих детишек нарожала. Ещё и мальчишку родила. Думала, не будет мальчишки. У матери моей не было, у меня не было, а она, ты посмотри, молодец какая. Это же теперь и пособие увеличат, и на коммуналку скидки дадут, всё же мать-героиня. А ты, что ж, долго ещё бездельничать думаешь?
— Мы как-то нужду не испытываем, если вы не заметили. Всё у нас хорошо и без нищенских пособий этих ваших…
— Ага, хорошо, знаю я как хорошо. Сидишь целыми днями в телевизор пялишься. Спрашивается, чего ты там не видел? Пошел бы на работу устроился.
— Да я…
— Конечно, в телевизор пялиться поинтереснее будет, чем мешки ворочать. Здоровый же мужик. Ей богу.
— Послушайте…
— Чего слушать? Чего я не слышала? Как говорится, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Трутней, хоть убей, никогда не уважала. Вот мы
— При всем уважении, сегодня такой день…
— А день и впрямь замечательный. Чего стоишь в проходе? Давай, подсаживайся, бутерброд со шпротиком покушай. Водочки? Давай выпьем, — она схватила рюмку, далеко не первую, как я понял.
— Нет, спасибо, не буду. Хочу пораньше проснуться. Сына посмотреть, да и вдруг что-нибудь нужное забыли.
— Ну, как хочешь, — глубоко выдохнула тёща, опрокинула рюмку в рот, занюхала бутербродом, поморщилась, откусила разом полкуска и принялась мощно жевать. Вот шанс вставить слово.
— Зря вы волну поднимаете, — говорю, не до конца осознав, что её словесная метель только-только начала стихать, — дочь ваша при мне ни в чем не нуждается…
— Не хватало ещё, чтоб она нуждалась в чем-то, — вырвалось вместе с недожеванными крошками.
— Да в самом деле, можете не перебивать…
— А чего ты на меня орешь? Я что плохого сказала? Правда глаза режет, но я не из тех, что молчать будут. Стой! Вовка, стой, сказала. Куда пошел? — неслось мне в спину. Я выбежал во двор, сел в машину, запустил двигатель, но куда от нее сбежать, не знал. Очень скоро распахнулась входная дверь, тёща подошла к машине и виновато сказала в приоткрытое окно:
— Вовка, как ребенок. Чего взъелся? Куда собрался на ночь-то глядя? Спать иди. Перенервничал…
Повернул ключ, мотор стих. Я крепко сжал обеими руками руль, протяжно выдохнул, подкатил к потолку глаза, говорю, не глядя на нее:
— Не хочу с вами ругаться, ни с кем ругаться не хочу, но вы же вынуждаете. Очень устал и спать сильно хочу…
— Так бы сразу и сказал…
— Господи, — взмолился я.
— Поняла-поняла. Хотела, чтобы по-человечески всё было, колбаску, сырок порезала. Знать не знала, что все такие нервные стали. Чего, спрашивается, нервничать. Хочешь спать? Так иди, ложись. Кому я тут мешаю… — шипела она себе под нос, удаляясь. Через минуту свет в доме погас, я зашел, лег на диван, мгновенно уснул.
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья
Когда мне было пятнадцать лет, я дал себе обещание никогда не жениться и не заводить ни детей, ни собаку, ни даже хомячка, чтобы больше не страдать об утрате. Слова не сдержал и вспомнил об этом сегодня, на четвертый день после рождения сына, потому что сегодня день смерти матери. Глядя на мощеную плиткой площадку возле её могилы понимаю, что это не простая площадка — это моя могила или бабушкина, кому как повезет.
— Мам, я женился, — беззвучно шевелю губами. Ей слов не нужно, она и так поймет, — у меня родился сын. Ты же их видишь, правда? Я тебя не вижу, а ты всё видишь. Ты была бы хорошей бабушкой, ты и так лучшая бабушка и, когда твой внук подрастет, мы приедем вместе и подарим тебе огромный букет роз. Прости, что я редко прихожу. Мне тяжело, но знаю, что ты бережешь меня, и потому ничего плохого не случится. Мне очень тебя не хватает. Была б ты жива, многое было бы по-другому, только ты меня слышала, только ты понимала, а отец… сама знаешь. Всё наладится, теперь у меня есть сын, теперь есть семья, самая настоящая семья. Они меня ждут, должен идти к ним. Прости, ещё раз, прости.