Закон Противоположности

Лятошинский Павел

Я, должно быть, просидел не меньше часа, кофе остыл, дождь стих. Яна вошла неслышно, стала напротив, потирая сонные глаза.

— Сидишь?

— Сижу.

— Поспал бы.

— Не хочу. Всё равно не засну. Послушай, — оживился я, — а ведь сами роды, это ж совсем не дёшево, да?

— Да.

— Насколько не дёшево?

— Ну, как договоришься.

— А ты?

— А что я? Я как все. Хочешь дать денег, дай мне. Я от денег никогда не отказываюсь, — раздраженно произнесла Яна, отпила из моей чашки и сморщилась. — Гадость, как это можно пить?

— Нормальный кофе.

— Молока хоть подлей.

— Нет молока, закончилось.

— Так купи. Дети

скоро проснутся, кормить нечем.

Магазин открывается в девять, то есть через семь минут. Не расшнуровывая, я надел стоптанные кроссовки и засеменил по узкому тротуару, перепрыгивая лужи и цепляя головой мокрые ветки абрикоса. Грузчик хватал из кузова фургона красные ящики с молочной продукцией местной фабрики, выстраивал их по три один на другой, цеплял самодельным крюком из арматуры и тянул в самый конец торгового зала, складывал в холодильник. За стеллажами с хлебом мелькнула знакомая фигура, я пригляделся и между полок отчетливо разглядел рыжую морду Игоря. Он тоже меня заметил и подошел. Оказывается, покойник снится — к неприятной встрече.

— Доброе утро, — сказал он, натянуто улыбаясь, и протянул руку.

Я нехотя ответил на приветствие. Возникла неловкая пауза.

— Как дела? — всё так же неискренне поинтересовался Игорь, — как поживает папа?

— Хорошо. Всё просто замечательно. Спасибо, что беспокоишься.

— Слышал, он его всё-таки продал. Вот намучается с ним кто-то.

— Кто и что продал? — воскликнул я удивленно.

— Участок тот, который под стройку был. Ты разве не в курсе?

— Не интересуюсь особо. Что-то такое слышал, — соврал я, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Я тут подумал, тоже, наверное, на юриста пойду учиться, — продолжил я врать. — Профессия у тебя хоть и гнилая, но есть свои интересные моменты. Вот скажи, если человек, допустим, продал вещь, которой уже нет, что будет?

— Ничего, — ответил он не колеблясь, — признают сделку ничтожной, стороны вернутся в первоначальное положение. Но, если вещи этой самой не было никогда, то это другое дело. Нужно выяснить, собирался ли человек эту вещь создавать, а если нет, то…

— Предположим, что нет. Не собирался он её создавать, что тогда?

— Не знаю, я же…

— Специалист по недвижимости, — перебил я его с нетерпением, — и всё же, представь такую ситуацию.

— Я такую ситуацию представить не могу. Как так? Если ты что-то покупаешь, молоко, к примеру, то ты, действуя добросовестно и осмотрительно, убедишься, что оно есть и что срок годности не истек, правильно?

— Вроде бы правильно. Но, предположим, молоко не в холодильнике лежит, а где-то там, ты его не видишь, и говоришь продавцу: дайте мне молоко, такое же тоже бывает.

— Бывает.

— Вот. Продавец говорит: с вас сорок три рубля, ты их отдаешь, продавец их кладет в кассу и говорит, что молока нет. Такое бывает же?

— Нет, так не бывает, — сказал он с насмешкой. — Если такую ситуацию представить, то продавец обязан вернуть деньги без лишних разговоров.

— Хорошо, понятно, что так и должно быть, но если продавец отказывается их вернуть, и вообще, выясняется, что он даже не продавец, а, скажем, грузчик.

— Это уже мошенничество, уголовная статья, этими делами занимаются совсем другие ребята, а я…

— Да-да, помню, специалист по недвижимости.

— Если нужно, могу посоветовать опытного адвоката…

— Нет, нет, не нужно, — силясь сохранить хладнокровие, запротестовал я, — смотрел по телевизору передачу, там похожую историю обсуждали, вот и стало интересно, как оно в жизни бывает.

— В жизни всякое

бывает. — Игорь протянул мне руку. — Всего доброго. Папе передавай привет.

— Обязательно. Передам, — сказал я, пожал предложенную руку, и мы разошлись.

Быстро шел домой, не оглядываясь. Редкие прохожие укоризненно пялились на меня, кто в упор, кто искоса, словно желая запомнить малейшие детали внешности, может, это и не так, но оборачивались даже собаки. За калиткой тревога только усилилась. Ушами слышал, как бьется собственное сердце и ещё разные шумы, похожие на шелест гальки, уносимой морской волной. Кинул пакет молока на стол, выбежал в зал, забился в кресло так глубоко, как только мог. Мимо, на кухню, прошла Яна. Вернулась, постояла, холодно посмотрела на меня, ушла, не проронив ни слова. Прошло немного времени, она снова пошла на кухню, но уже с малышками. Зазвенела посуда, тихие, почти шепотом, разговоры, звякнула микроволновая печь, опять разговоры, звон посуды, шум воды. Завтрак окончен. Первой из кухни вышла Настя, молча села на диван, глаза бегают от меня к выключенному телевизору и обратно, следом Кира вопрошает взглядом у Насти: почему выключен телевизор, а ещё через пару минут появилась Яна.

— Включи детям мультики, — говорит она.

Протягиваю пульт. Она нажимает кнопку и садится на диван к дочкам, таким чужим для меня и отрешенным. И я для них чужой. Чужой настолько, что они стесняются попросить включить телевизор. Таким же чужим будет для них мой сын, он не будет похожим на её дочек, и наступит день, когда его возненавидят за это. Может, уже ненавидят, а может, я ошибаюсь. Хоть бы ошибался. Хорошо бы ещё решить вопрос со Светкой до того, как меня посадят в тюрьму за мошенничество. И решение, вроде бы, как на поверхности, всего-то нужно вернуть ей деньги, извиниться, разойтись по разным берегам. Но солидной части суммы уже нет, и где взять — не знаю. Отец не поможет. Он удобно устроился, обиделся и сидит на своих мешках с деньгами, лишь бы родному сыну не помогать. А ещё смеет рот на Яну раскрывать, сотню таких Яночек он, видите ли, знает.

За что меня сажать в тюрьму? Следователь найдет за что, ему разницы нет. Статистика важнее, чем судьбы людей. А мне в их статистику попадать никак нельзя. Представляю, как сразу открестится отец, мол, я и раньше говорил, не сын он мне, раз пошел по наклонной. Яна немного подождет, потом подумает, что моложе, чем сейчас, уже не будет, да и детей троих, попробуй, прокорми. А что детей касается, так Яна им нового папу найдет, не мудака, как обычно, а нормального. Я вдруг посмотрел на неё иначе. А ведь она способна на такое. Она вообще способная девушка. Где-то ж деньги взяла, чтобы за роды заплатить? А где, если у меня не просила и почти год, как не работает? У родителей? Как бы не так, родителям её кто помог бы. Так, где же? И кто этот Толя, что от души мне бока за Яночку мял, на клочки разорвать обещался? Единственный человек, который, не смотря ни на что, ждал бы меня из тюрьмы, это мама. Но её нет. А если тебя никто не ждет, так и жить, получается, не за чем. Кем я вернусь оттуда?

Мысли о тюрьме парализуют тело, мышцы сводит на затылке, похолодели суставы, и от этого холода гусиной кожей покрылись руки. Если бы мне сейчас умереть, так от этого всем только лучше будет. Во-первых, меня не посадят в тюрьму, во-вторых, вдовой быть престижней, чем разведенкой с тремя детьми, чей бывший кормит на зоне вшей. А так, погибну трагично, большая скорость, щебень на обочине, занос, встречная фура, слезы раскаяния.

— Тихо, — шикнула Яна на деток, — папа поспать пытается, а вы тут расшумелись.