Закон Противоположности
Шрифт:
Я не спал, сидел в кресле с закрытыми глазами и тяжело, прерывисто сопел. Гнался за деньгами, догнал, держу в руках, точнее, в тумбочке, возле кровати, но радости не получаю, что обиднее всего. Хочется пить. Лень встать. Пить холодную воду. Маленькими глотками, смакуя каждую каплю. Наслаждаясь. Другое дело, когда по пояс стоишь в холодном ручье, пусть даже в самую свирепую жару, так там и в голову не придет пить из него, а если и хлебнешь случайно воды, то сразу сплюнешь. Но я не в ручейке стою, я в резиновой лодке, фигурально выражаясь, посреди океана, и ничего, кроме воды, нет,
— Давай уедем, — сказал я, не открывая глаз, — подальше отсюда, ты же хотела жить в Сочи, давай поедем, прямо сейчас.
— Ты со мной разговариваешь или во сне?
— С тобой.
В ответ она усмехнулась.
— Такой простой. А рожать мне где? В дороге, что ли? — она рассмеялась.
— Что смешного?
— На заднем сидении обычно беременеют, а не рожают. Дурацкая шутка. Прости, прости, прости, безмозглую, ляпнула, не подумала, — оправдывалась она, шлепая себя по губам. Затем продолжила серьезным тоном, — я не против уехать с тобой куда угодно, хоть в затерянный сказочный город, но, давай, месяца через два — три.
— Это слишком долго, будет поздно.
— Что поздно? Курортный сезон меня не интересует. Сам говорил, что Сочи хорош в межсезонье.
— Так и говорил, — ответил я уклончиво, но что ещё я мог сказать? Как объяснить, что счет, возможно, идет на дни или часы, а может и минуты.
— Вов, шел бы ты наверх. Ляг, поспи нормально.
Я подчинился, проспал сутки, но сон совсем не подкрепил. Проснулся слабее, чем засыпал. Огромного усилия стоило подняться, чтобы сходить в туалет. Впрочем, других событий тот день не принес, как и вся последующая неделя.
Шел седьмой день из отведенных доктором семи дней. Яна положила вещи в стиральную машинку, поставила вариться суп. Невозмутимая, как всегда.
— Ты рожать вообще собираешься? — спросил я, глядя на часы. Близился полдень.
— Вообще-то собираюсь, — ответила она не сразу, — а что мне делать, если твой сын не хочет?
— Что значит, не хочет? Доктор сказал надо. Семь дней! Время вышло.
— Подождёте оба. Доварю борщ и поеду рожать.
— Рожать она поедет. Ты ненормальная. Я отказываюсь это понимать, это невозможно. Рожать. Вот сейчас, буквально минутку, только борщ доварит и поедет рожать, — возмущался я себе под нос.
— Нет, конечно, не так сразу. Белье развесить нужно, — в её голосе слышались нотки сарказма. Она меня дразнит.
— Я сейчас не шучу.
— Так и я не шучу. Белье пролежит в машинке до выписки, если я его не повешу.
— Что ты за человек?
— Вов, кончай истерику, на нервы действуешь.
— Я переживаю.
— Знаю, но ты не мог бы переживать с пользой, белье, что ли, развесь.
Спорить с Яной бесполезно. Таз мокрой одежды весит целую тонну, а ведь она собиралась тащить его сама, и потащила бы, тут никаких сомнений. К чему только весь этот героизм? Борщ сварен, высохло белье, мы смотрим в зале телевизор. Она волнуется, ломает пальцы, закидывает голову на спинку кресла, глубоко дышит, потирая живот.
— Началось?
— Не знаю. Нет.
— Может, поедем?
— Ещё рано.
— А поздно
— Нет. Не знаю. Поехали.
— Нужно ж ещё детей отвезти.
— Нет, не нужно. Мама скоро приедет, посидит с ними.
— Посидит? Сколько? Неделю посидит?
— Неделю это максимум, обычно на третий день выписывают.
— Третий день? Три дня она здесь будет? Может, всё-таки, к ней отвезем? У себя дома ей комфортнее будет.
— У них и так тесно.
Хотел возразить, что в тесноте, да не в обиде, но в этот момент возле ворот остановилось такси, а через пять секунд щелкнул замок, и во дворе появилась тёща. Оставалось только развести руками. Яна, недобро улыбаясь, приняла капитуляцию.
— Теперь-то можем ехать?
— Можем. Возьми сумку с вещами, она в комнате, и поехали.
Яна попрощалась с девочками. Маме поручила поставить борщ в холодильник, как только остынет, потом были бытовые советы и поручения, закончила тем, что не нужно стесняться и чтобы она чувствовала себя, как дома, а наше постельное белье и спальня целиком в её распоряжении. Спорить бесполезно. По мнению Яны, её мать — великая женщина, большое одолжение нам делает, ибо от моих родственников помощи не дождешься.
Как и неделей ранее, я остался ждать в коридоре, а Яна отправилась в смотровую. Волнения не было. Когда ждешь чего-нибудь долго, волнение проходит, становится безразлично. Из кабинета Яна вышла с доктором, тот что-то рассказывал, пожимал плечами, активно жестикулировал, как рыбак, она внимательно слушала, кивнула, и подошла ко мне.
— Начинается. Уже скоро. Раскрытие маленькое, но я остаюсь.
Что такое раскрытие, хорошо или плохо, что оно маленькое, спрашивать не стал, взял сумку с вещами, и мы пошли по коридору. У входа в родильное отделение Яна остановилась, крепко взялась за ручку сумки, коснулась ледяными ладонями моих рук.
— Тебе дальше нельзя. В общем, позвоню или напишу.
— Что мне делать?
Она пожала плечами, поцеловала в щёку и ушла. Минут десять я ещё стоял под дверью. Возникло странное чувство — беспомощность и бесполезность одновременно. Должен же быть здесь, как можно ближе к ней, не знаю зачем, но должен. Потом это чувство возникало всякий раз, когда она пеленала или купала малыша. В тот день я простоял под окнами роддома три часа. Темнело, загорались фонари. Меня к ней не пустят, даже в здание уже не зайти. Так чего я жду? Жду рождения сына, но ещё больше жду её звонка. Тогда скажу, что я рядом, и если захочет (или сможет), то увидит меня через окно. Время тянулось, она позвонила в десять. Почудилось, что с ней что-то случилось, с её номера набирает врач, сообщить…
Принял входящий звонок, тяжело дышал, не мог выдавить слова, слушал.
— Вов, алло, Вова…
— Да, да, алло. Как ты? Что там?
— Жду ещё, — грустно выдохнула она в трубку. — Ты дома?
— Нет. Я здесь, стою под окнами.
— Зачем?
Я промолчал.
— Поезжай домой. Мне так спокойнее будет. А завтра приедешь.
— Точно?
— Точнее не бывает. Это ж не на пять минут. Ладно, я тут не одна, долго говорить не могу. Позвоню ещё. Алло, ты слышишь?
Молчал. Плакал.