Закон Противоположности
Шрифт:
— Дайте, пожалуйста, стаканчик американо с корицей. Сахара две ложечки или что у вас там вместо них.
— Сто пять рублей, — сухо ответила кассир на заправке. Я протянул двести рублей одной купюрой.
— А меньше нет? Карточкой можно оплатить.
Это были последние деньги, но ради приличия я заглянул в кошелек.
— Нет, ничего нет.
— А это? — кассир показала пальцем на банковскую карточку, которую я забрал у бабушки и успел забыть.
— А это, а это, это, кстати, отличная идея, — почти вскрикнул я, — спасибо, кофе не надо, я к вам позже заскочу.
— На здоровье, — буркнула женщина за прилавком, — счастливого пути.
«Спасибо, бабуля. Спасибо,
Сегодня пятница, двадцать восьмое апреля. Впереди майские праздники. Полчаса до полудня, а я уже еду домой. В кармане топорщатся деньги, мне хорошо, я чувствую притяжение, хочу прижаться к жене и утонуть в пышной груди. Прости господи, да я бы изнасиловал её сейчас, сутки с нее бы не слазил. «Спасибо, бабуля, спасибо родная, спасибо и низкий поклон».
— Любимая, я дома, — крикнул с порога. На улице плюс восемнадцать, входная дверь открыта настежь. Ответа не последовало. Я прошел в дом, поднялся на второй этаж, вошел в нашу спальню. Яна сидела на кровати, низко склонив голову.
— Вот ты где, а я тебя ищу, — сказал я, обнял её за плечи и поцеловал в пробор.
— Вова, что это? Почему так много? — Она протянула мне квитанцию за коммунальные услуги. В строке «итого» значилось: двадцать семь тысяч триста сорок шесть рублей.
— Это ещё не много, зимой было больше, — невозмутимо ответил я. Зимой действительно было больше, но все квитанции оплачивал отец, и это не имело особого значения.
— Ты оплатишь?
— Конечно, что за вопрос?
— Вопрос, как вопрос, тебе не напомнишь, ты и не вспомнишь.
— Когда такое было?
— Почти всегда. Я третью неделю прошу купить коврик в туалет.
— Зачем в туалете коврик? Ходите в тапочках.
— Купи тапочки.
— Хорошо, куплю коврик.
— Чего раздражаешься? Что я не так сказала?
— Ничего я не раздражаюсь. Сказал же, квитанцию оплачу, коврик куплю. Что ещё? Давай сразу весь список, что б дважды не ездить.
— Ничего не надо.
— Ты невыносима.
— Пораньше приехал, чтоб настроение испортить?
— То-то ты весёлая сидела, как утопленница, с этими бумажками.
— Нормально я сидела, пока ты не приехал.
— Ну и сиди себе дальше.
— Не вздумай уйти, — сказала она тихо, чуть не плача. — Мне плохо, разве ты не видишь? Что ты за человек такой, Вова? Вова…
Она продолжала что-то говорить, ежесекундно повышая голос, доходя до вопля, но я молча ушел, а дверь сама хлопнула, из-за сквозняка. У меня были весомые причины уйти. Во-первых, не хотел слушать её истерику, а во-вторых, нужно было что-то придумать с коммуналкой.
Второй раз хлопнула дверь. Яна шла следом и выла. Плакать в подушку — мало, нужно именно выть, привлекая к себе внимание, трясти подбородком, держаться за живот и громко выть. Точно, накличет беду. Было бы из-за чего… Действительно, из-за чего скандал? Разве я чем-то её обидел, разве сказал хоть слово поперек? Нет. Так продолжаться не может, я сыт по горло. А она все идет за мной, цепляясь за перила, ударяясь обо все углы и выступы. Ускоряю шаг, бегу, запрыгиваю в машину, она на пороге что-то
Внутренности заледенели в трупном окоченении. Всё умерло во мне, все чувства разом. С меня достаточно, пусть перебесится, остынет, тогда поговорим, как взрослые люди. Наизнанку для них выворачиваюсь, а мне в спину камни летят. Ещё эти дети… Да если б я хотя бы их любил, но нет же, я их ненавижу. Чужая кровь, дурная. Ненавижу их, ненавижу их папашу. Хорошо ему было с моей женой, кувыркались в постели, хихикали, а как она под ним стонала, что позволяла с собой делать…
Стоп, я знал всё это раньше, я не должен так говорить, не должен так думать, я никому ничего не должен…
Проехал на красный сигнал светофора. Час кружил по городу без цели. Темнеет. Остановился возле супермаркета, купил бутылку виски и коврик для туалета. Не хочу домой, но если не поеду, будет только хуже.
Свет в доме не горит. Входная дверь закрыта на оба замка. Уехала к маме, браво, актриса, очень взрослый поступок, зал аплодирует стоя. Поехать за ней сейчас или завтра? Сейчас поеду — поругаемся сильнее, поеду завтра, можем и вовсе не помириться никогда. И неизвестно, что лучше.
Пути Господни неисповедимы. Что будет завтра не дано знать никому. Никому, кроме меня. Мое завтра не наступит. Топливо на исходе. Мотор дернулся в последний раз и заглох. Могильную тишину в кабине нарушает мерное жужжание автономного отопителя Заряд аккумулятора — последняя нить паутины, которую сплела для меня смерть. Я намертво прилип, я крохотный букашка, жужжу и дергаю ногами, и чем сильнее вырываюсь, тем четче по нити проходит сигнал: «сюда, скорей сюда, сожри же меня, наконец».
«Я хочу жить» — эта фраза была оправданием любому поступку. Но больше не хочу. Нет сил, давайте ставить точку. Сколько ещё мне страдать? Итак ведь всё ясно…
Я глубоко вдохнул подряд три раза. Выдохнул. Болит голова.
Никто на помощь не придет. Да и кому я нужен — очередной мудак из жизни Яны.
Она терпеть не может, когда пьют с горла. Это делает слаще каждый глоток. В комнате темно, тихо и беспокойно. Запах её духов медленно уступает место перегару. Я отодвинул штору, сел на подоконник. Облокотился на стену, она холодная, ещё холоднее стекло. Ниже полной луны застыло облако. Застыло всё вокруг. Застыла кровь. Боже, как тоскливо. Мне не хватает её вечного брюзжания: «возьми стакан, не пей с бутылки, разуйся, задерни штору, не опирайся на стекло, останутся следы…».
В горло будто залили свинец, изжога и тяжелый ком подкатили одновременно. Несколько часов прошло, каких-то несколько часов, а я уже не нахожу себе место. Развестись? Расстаться? Как такое могло прийти в голову? Я должен немедленно её забрать и плевать, что будет дальше.
Яркий луч фар ударил в окно, ослепил, пополз вниз и уперся в створки ворот, озаряя всё кругом белым свечением. Послышались голоса. Двое мужчин громко переговаривались за забором. Одного из них я узнал, это был дядя Яны. Видел его раз в жизни на нашей свадьбе. Приехал за её вещами? Тогда плохи дела. Я отошел от окна и быстро спустился к входной двери. Постучали кулаком, так сильно, что в проеме посыпалась штукатурка. Дверь была не заперта. Я замер в метре, не решался подойти ближе. Ручка поползла вниз, скрипнули петли и две широченные морды уставились на меня в упор.