Закон Противоположности
Шрифт:
Поезд шел, мое путешествие должно было окончиться завтра днём.
— Твою ж мать, состарюсь в этих поездах, — посетовал бас с нижней полки.
— А я говорил, полетели, — послышалось в ответ, — так нет же, боится он, вот и не мычал бы. Давно на месторождении были бы.
— Куда спешить? Всё равно, смена через неделю начнется. Задницу что ли морозить даром за красивые глаза.
— Это у тебя-то, глаза красивые?
— Мамины глаза, а за мать, на одну ногу наступлю, за другую разорву.
— Кого ты разорвешь?
— Мужики, — неожиданно для себя самого заговорил я с вахтовиками и свесился с полки, чтоб видеть лица собеседников, — дико извиняюсь,
— Про Южно-Русское месторождение слыхал? — отозвался парень по возрасту не на много старше меня. Бородатый мужчина от этих слов поморщился и бросил басом:
— Кто ж про эту жопу мира не слыхал.
— Нет, никогда не слышал, — живо отозвался я, — а что там?
— Счастливый человек, раз не слышал, — добавил бородач, — Валера, если что, — протянул он руку, — я ответил и представился.
— Коля. — Пожал мне руку второй и добавил, — романтика там, тундра и снега до горизонта.
— В гробу я романтику эту видал, со снегами и тундрой вместе, — не успокаивался Валера, — лично я за деньгами еду.
— А можно с вами?
— Туристическое агентство тебе, что ли? — проворчал старший.
— Что ж ты злой-то такой? Жалко, что ли? Пусть себе едет, — возразил ему Коля, — рук там всегда не хватает. Только мы не на само Южно-Русское, а на другое месторождение едем, к частнику, неподалеку. Но тоже не маленькое.
— Да хоть к черту на кулички, — увлеченно соглашаюсь. Валера зарылся пальцами в бороду и закатил глаза, изображая мученика.
Впервые за много часов заснул с улыбкой и надеждой. Больше не бегу, не спасаю свою шкуру, я еду на север зарабатывать деньги. Я не трус, я вахтовик!
Без десяти три, точно по расписанию, поезд прибыл в Уфу. Через шесть часов мы пересядем на поезд до Нового Уренгоя, там нас встретит машина, которая отвезет в рабочий поселок на газовом месторождении. Для меня север был сродни чему-то инопланетному, а на жадные расспросы новые друзья отвечали скупо, как и полагается мужикам. Потом я понял, что не расскажешь в красках про белый лист, которым, на сколько хватает глаз, оказалась тундра, а тогда, наверняка я знал лишь то, что на обратную дорогу денег уже нет.
Про Светлану с её фальшивыми купюрами почти не думал. Я словно заново родился. Проблемы и заботы остались позади. Словно не я, а кто-то другой второпях сел на поезд дальнего следования, кто-то бездетный и холостой, без долгов и обязательств. И неприятности у того парня, что остался в Ростове, а на север едет другой человек, новый Владимир, сильный и молодой, которого ещё не знает мир. Полицейские патрули на вокзале уже не внушают страх. Идёт второй час ожидания на вокзале в Уфе.
— Вован, слышь, — дергает за рукав Коля, — тебе бы приодеться, там, куда едем, магазинов нет, в миг задубеешь.
— Что модно в этом сезоне осень-зима? — говорю шутливо, высоким голосом.
— Модно иметь здоровые гениталии, — серьезным тоном вмешивается Валера в наш разговор, — армейский бушлат, ватные штанишки на вырост, шерстяные носки и вязаная шапка, а термобелье своё, на тряпочки порежь, им щели в окне конопатить удобно.
На вокзал мы вернулись за час до отправления поезда. Ребята пьют пиво за мой счет. Мне не лезет в горло. Нет, не весь я прежний остался в Ростове. Всё же я тут один, а там, на тысячу с лишним километров южнее, не находит себе места Яна. Плачет или уже нет? Как сообщить ей, что я жив, что всё хорошо? Не помню наизусть номер её телефона, ни одного номера не помню, ни отца, ни бабушки… Погруженный
Открытку выбрал быстро. На фоне синего неба всадник Салават Юлаев. Кто такой — не важно, главное, что с марками. К стойке привязана ручка. Что написать? Нужно что-то написать. Что? Поезд отправляется через семнадцать минут. Пишу аккуратно: «Я вернусь. Никому не верь». Чушь какая-то, но поезд отправляется через восемь минут, стоит у перрона, если верить часам на стене. Бросаю открытку в большой синий ящик. Бегу. Билет у Коли. Он переминается с ноги на ногу у вагона, видит меня, всплескивает руками, многозначительно тычет на меня пальцем проводнику, поднимается на ступеньку. Протяжный гудок локомотива, щелчок двери за спиной. Я успел.
Где ты моя легкая смерть? Где сладкий сон? Как же холодно в долбаной Татре. Кто сказал, что в аду нестерпимая жара? Холодно в аду! Очень холодно…
Яркая вспышка бьет в ветровое стекло, воздух заполняет пространство. Распятым, лежу, не в силах шевелиться. Острая боль пронеслась по телу. Исчезла.
— Мама? Здравствуй, мама. Как же я скучал…
Она идет рядом, смотрит на меня свысока, прикладывает палец к губам.
— Мам, мне столько нужно тебе рассказать… Где мы?
Тело покрывает испарина. Мы одни на набережной Дона, но нет скамеек и сувенирных ларьков, только черные кнехты у девятнадцатого причала. Солнце светит ярче, чем обычно, небо неестественно синее, без облаков и птиц. Легкий ветерок раздувает мамин сарафан, я за ней не поспеваю.
— Мам, подожди. Я не успеваю, мама… — она не слышит, удаляется. Плачу.
Снова яркий свет. Веки липнут на глаза красной тряпкой, спеклись, не открываются. Отдаленные звуки: стоны, шепот, шаги, металлический звон и стеклянный. Больно. Очень-очень-очень больно. Боль во всем теле. Горит каждый нерв, как если бы мясо срезали с костей тупым ножом. Покойник не чувствует такую боль. Воняет хлоркой. Боль нарастает, слёзы текут по лицу так, что я их слышу. Наклонил голову вправо. Не так слепит. Вижу сквозь слипшиеся ресницы больничную палату. Как же чешется лицо. Нет сил шевелиться. Пальцы не слушаются, они, видимо, стянуты тугой повязкой. Глубокий вдох, воздух со свистом вырывается из легких. Новая попытка дается нелегко. Очень больно. Шевелю пальцами, тяжело, но кажется, шевелю. Я жив! Слава Богу, я жив! Я в больнице, меня искали и спасли. Превозмогая боль, вытаскиваю правую руку из-под одеяла, что бы почесать лицо, но в щёку, вместо пальцев, тычет окровавленный бинт. Вырываю из-под одеяла вторую руку. Не верю, нет, не возможно — окровавленные бинты вместо пальцев. Кричу, но только свистящий стон вырывается наружу — смерть во сне нужно заслужить.
Эпилог
Двенадцатого декабря у пустующего дома по Лесопарковой улице остановилась машина. Седой мужчина поднял из лужи под почтовым ящиком квитанции за коммунальные услуги, рекламный проспект и почтовую открытку, где у ног всадника расплылся знакомый почерк «Я вернусь. Никому не верь». Немеющие пальцы крепко сжали липкий картон.
— А я верил, сынок. Всегда верил, — сорвалось с растресканых губ.
Сигарета тлела за сигаретой, пока в телефонной трубке не сообщили, что гражданин, только что объявленный в розыск, семнадцатого октября приобретал в Уфе билет на поезд до Нового Уренгоя.