Закон-тайга
Шрифт:
Я знал, что коли уж мать так высказалась, никакое канючанье не поможет. Пословица испокон веку означала, что на мать нашел воспитательный стих и самое для меня выгодное — браться за лопату без проволочек.
Отделался я поздно, на вечернюю зорю было не успеть. Убитый материнской несправедливостью, я заявил, что она как та Салтычиха, и ушел одиноко страдать на лавочку, напротив Лениных окон.
Я сидел, вперив вдаль отсутствующий взор, и время от времени косился на зашторенные окна. Я звал ее и мысленно и шепотом, но она не шла. Наконец, так долго сидеть непонятному мне наскучило, я отнял ото лба руку и, словно
И надо же, чтобы ее калитка скрипнула именно в это время. Ни минутой раньше!
Рука моя из-за уха непроизвольно скользнула на лоб, большой и средний палец легли на виски. А вот взор подкачал. Не успел он стать горестным, с оттенком безнадежности. Но это не помешало мне не расслышать ее приветствия. Тогда она, заходя спереди, сказала:
— Ты что, Андрюша, один? Здравствуй! Ты дойтш выучил?
Будь на моем месте тот же Печорин, он бы помолчал еще немного, потом сказал задумчиво: «Ах, при чем здесь немецкий. Вы рядом…» В общем так или что-то в этом роде. Я же ответил легкомысленно и совсем не соответственно моменту:
— Выучил, а что?
— Ты мне дойтш дашь?
Как же охаивал я себя, когда брел за учебником. Я холодел от одной мысли о том, как был смешон, во-первых, почесывая за ухом и сплевывая, а во-вторых, торопясь с ответом. Вот уж действительно, человек казнится не столько позором, сколько воспоминанием о том, как нелепо или малодушно вел себя при этом. Возвращаясь к лавочке, я зашел в беседку и задержался там, раздумывая, как быть. Но ничего не придумал. Тогда, чтобы хоть чем-то поразить Лену, я на тетрадном листке написал азбукой Морзе несколько слов. Вложил листок в книгу и отдал Лене.
Не знаю, как она расшифровала написанное, но, даю честное слово, там не было ничего кроме: «Верни книжку завтра после школы. Мне нужно». В ответе же, который я получил следующим вечером из рук в руки, в обстановке невероятной таинственности значилось буквами самыми понятными: «Я тебя тоже».
Так и не пришлось Виктору Васину задавать вопрос. Все объяснилось само собой. Но пока кроме нас двоих этого никто не знал и, как мы были уверены, знать не мог. Но то ли мы при всех уж слишком назойливо третировали друг друга, то ли кто-то заметил, что во время игры в «телефон» Лена держала меня на первом месте дольше других, только друзья потребовали от меня вразумительного ответа. Как-то, когда Лена по обыкновению, пресытившись нашим молчанием, ушла домой, а мы, накурясь до горечи на языке, ждали, когда Петька кургузым своим баском выведет: «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет», произошло объяснение. Вместо того, чтобы запеть, Петька вытащил изо рта недокуренную еще папиросу и молча катал окурок в пальцах. Потом щелчком подбросил его, проследил взглядом за описавшим дугу красным глазком и, обернувшись ко мне, спросил торжественно:
— Она тебя любит, да?
— Любит, — ответил я решительно.
— А уговор как же?
Виноватым я себя не чувствовал, нарушителем конвенции не считал, в то же время, с какой стати мне было рассказывать, что все произошло совершенно случайно. Поэтому, сохраняя высоту положения, я встал и, выставив левое плечо,
— Вдаримся, да? Вдаримся?
Накаляя обстановку, Колька Судаков зашел мне за спину. Но это меня не смутило — драться Колька не умел, а его излюбленный удар по уху легко было предотвратить, стоило только пригнуться. В общем, мне угроза, а Петьке помощь от него были слабые. К тому же, нельзя забывать, что я вступался за женскую честь. Мы бы, конечно, сцепились. Но Виктор, наш постоянный миротворец, вмешался как всегда рассудительно:
— Бросьте, что вы, как маленькие.
— И спросить нельзя… Чего он придуривается-то.
— А ты бы сказал? — просопел я.
— Сказал бы, — ответил Петька с вызовом, — все равно все знают.
— Что знают?
— Что вы в кино ходили, — помолчал и добавил неуверенно: — Вчера, на дневной.
— Не ходили, — возразил я торжествуя. — И вчера не ходили и позавчера не ходили.
Вчера и позавчера мы действительно в кино не ходили. Ходили в воскресенье и не в кино, а на оперетту — я взял у матери денег в счет школьных завтраков авансом и их как раз хватило на два дневных билета.
— Все равно когда, а ходили.
— Ходили. Ну и что?
— Ничего. Двуличный ты.
— Это почему же?
— И нашим и вашим, — и, немного подумав, уже не мне, а Виктору. — А ты его есаулом еще хотел…
— Каким есаулом?
— Знаем каким. Ты «Разина Степана» читал, писатель Чаплыгин?
— Чапыгин, — поправил Виктор.
— Не читал.
— Вот, — торжествуя сказал Петька. — Там есаул Васька Ус.
— Ну и пускай.
— Это тебе пускай…
Петька вопросительно посмотрел на Виктора, тот пожал плечами — и Петька, уже открывший рот, чтобы сообщить мне великую новость, осекся. Если бы я заинтересовался новостью, если бы, хотя и небрежно, полюбопытствовал, надо мной поизмывались бы вдоволь. Мне пересказали бы содержание книги, вспомнили бы интересные места, намекнули бы, в конце концов, что «Разин Степан» родил какую-то идею. Я хорошо знал своих друзей и меня очень интересовала идея. Поэтому я независимо сказал:
— Мушкетеры, через месяц будет «Педагогическая поэма». У меня шестая очередь… И еще: Раську взяли в «Спартачок». Левым ином. Валька Тим думает в «Буревестник», а раз он, то и Кока. Посему «Медик» у нас накрывается.
— Детство, — процедил Виктор. — Нужда тебе этим заниматься.
За «Педагогической поэмой» мы охотились второй год. В нашей команде «Дикоборов» (дико-оборванцев) Раська Чернов играл левого инсайда, Валька Тимонин — центрхава, Кока Ноишевский — левого крайнего. В чемпионате уличных команд города мы заняли первое место, и тренер Николай Николаевич Вармиров звал нас в «Медик» только полным составом. Мы уже видели себя клубными чемпионами. Если весть о том, что наша команда рассыпалась, была детством… Нет, на это меня не поймаешь.
— Футбол — детство. В есаулов играть не детство. Значит, дядя Коля может не рассчитывать?
— Пусть «Аврору» берет.
— Пожалуйста. Тогда я тоже в «Буревестник».
— Давай, — Виктор пощипал губу и повторил: — Давай. Ты в «Буревестник», мы — в Польшу.
— В Польшу?
— В Польшу.
— У нас наган есть. — Колька сообщил это громким шепотом, хотел что-то добавить, но, получив от Петьки по шее, поперхнулся.
Однако слово — не воробей.