Закон вечности
Шрифт:
Подступившие слезы душили Бачану. Он зарылся головой в колени Тамары и завыл, как заблудившийся в лесу волчонок, точно так, как тогда, в лесу Чхакоура.
Тамара прижала к груди голову Бачаны, и он почувствовал, как стало оттаивать его обледеневшее сердце, как оно согрелось, раскалилось, запылало огнем. Он обнял Тамару, стал покрывать горячими поцелуями ее грудь, шею, щеки. Он ощущал соленую влажность ее глаз, слышал ее взволнованный шепот:
– Ты мое солнце, радость моя... Брат мой и отец... Боль моя и печаль... Сын мой и сиротство мое... Жизнь
Потом их губы, найдя друг друга, смолкли, и заговорили их сердца.
В груди их гудели серебряные колокола, гудели так слаженно, так величественно, что им захотелось молиться - молиться и ничего больше...
– Боже великий! Соедини наши души и тела, преврати нас в одну-единую, огромную, неиссякаемую жизнь!.. Боже справедливый, дай мне ее кровь и отдай ей кровь мою! Спаси нас от греха и прими от нас наши жизни!..
– Бачана, солнце мое, зачем, откуда ты пришел в мою жизнь... Счастье мое, горе мое... Не надо, радость моя, не надо... Девушка я...
– Боже всесильный! Дай мне силу и волю!.. Сохрани мне ясность разума!.. Спаси меня, боже!..
Взявшись за руки, шли они по шоссе. Лес пробуждался. Птицы готовились спеть гимн солнцу и утру. В окрестных селах залаяли собаки. Где-то за рекой вставший с первыми петухами мужик крыл матом пробравшуюся в огород скотину. Небо стало светлеть. Над верхушками гор зарозовели облака. На Насакирали наступило утро.
Бачана остановился, опустил чемодан у ног Тамары.
– Иди теперь!
– тихо произнес он.
Тамара долго смотрела на него. Потом спокойно спросила:
– Как нам жить дальше?
Бачана промолчал.
– Что ты скажешь соседям?
Бачана пожал плечами.
– Иди...
– с трудом вымолвил он.
– Не забывай меня...
Бачана покачал головой...
– Нет на свете человека, которого бы я любила сильнее тебя!
– Не выходи замуж... Я скоро подрасту...
– Бачана всхлипнул.
Тамара опустилась перед ним на колени и прильнула губами к его рукам.
– Куда же тебе расти больше?
– Она обняла колени Бачаны.
Бачана осторожно высвободился из объятий девушки, отступил на несколько шагов, повернулся и... ушел.
Пройдя с полверсты, он оглянулся. Тамара все так же сидела на дороге и смотрела на него.
И вдруг Бачана вздрогнул от изумления. Он с поразительной ясностью увидел полные слез голубые глаза Тамары. Одни глаза.
В полдень Бачана вошел в столовую. В переполненной комнате было накурено, шумно. Ласа стоял за прилавком, ловкими, привычными движениями нарезал огурцы и помидоры. Увидев вошедшего Бачану, он застыл с ножом в руке. В столовой наступило молчание. Радостные, удивленные, испуганные лица взирали на Бачану, и все они выражали один общий вопрос. С минуту никто не решался нарушить молчание. Первым очнулся Ласа.
– Да вот же он!
– крикнул он и вздохнул с таким облегчением, словно с него сняли сто пудов тяжести. Столовая ожила. Все заговорили
– Привет, зятек-бесштанник!
Не обратив внимания на милиционера, Бачана подошел к столу, за которым сидел Торнике Кинцурашвили, и остановился перед ним.
– Куда ты девал девчонку? Может, отвел к деду?
– Торнике был навеселе.
– Торнике Кинцурашвили! Скажи народу, была ли эта женщина нечестной?
– громко спросил Бачана.
– Об этом ты спроси у Ласайи. Ему она служила и тюфяком и подушкой! расхохотался Торнике.
– Дядя Ласа, этот человек говорит правду?
– обратился Бачана к Ласе.
– Не видать мне завтрашнего рассвета и пусть этот нож пронзит мое сердце, если я когда-нибудь словом, делом или даже мысленно оскорбил девушку!
– Ласа наполовину воткнул нож в стойку.
Бачана вновь повернулся к Торнике:
– Если ты мужчина, встань, Торнике Кинцурашвили, и скажи, сколько раз ты бывал у нее? Говори, не стесняйся, все равно она не услышит тебя!
– А ты кто такой, сопляк?! Стану я тебе давать отчет!
– взорвался Торнике.
– Ну так признавайся, сколько раз она тебя выгнала из дому?
– Никто меня не выгонял! Протрезвился - сам ушел... Вот сидит Зосим, спроси у него!
– сбавил тон Кинцурашвили.
– Мамука Яшвили, тебе я верю как никому! Скажи, почему твоя жена Дареджан поскандалила с Тамарой?
– обратился Бачана к Мамуке, который все это время сидел за столом, молча кусая губы.
– Так, по глупости... Жена Дутуйи Центерадзе довела ее своими сплетнями до бешенства...
– проговорил, не поднимая головы, Мамука.
– Ты мою жену не трожь, мерзавец!
– крикнул Центерадзе.
Мамука встал, но Бачана опередил его:
– А теперь признавайтесь, кто же из вас хоть раз переспал с ней? Начни ты, Дуту!
Центерадзе встал. Он встал с намерением выгнать взашей этого наглеца, вздумавшего наводить здесь правопорядок, но Бачана воспринял движение милиционера как ответ на свой вопрос и, схватив торчавший в стойке нож, надвинулся на Центерадзе:
– Врешь ты, подлец, врешь! Трижды ты врывался к ней и трижды был изгнан с позором!.. Наглец и зазнайка ты, Дутуйя Центерадзе, и возвел на честную девушку напраслину лишь потому, что хотел похвастаться перед людьми!.. Прав я, дядя Зосим, или не прав?
– Прав, сынок, вот те крест!
– ответил побледневший Зосим.
– А ты почем знаешь, болван?!
– налетел на него Центерадзе.
– Ты, что ли, сапоги с меня стаскивал?!
– Прав мальчик, люди, клянусь вам богом!
– повторил Зосим.
– Подлый ты человек, Дутуйя Центерадзе!
– бросил Бачана в лицо милиционеру, вложив в свои слова никогда прежде не испытанную силу.
– Убью, сопляк! Смотри, какие он здесь митинги устраивает! Обливает людей грязью! Кто я - представитель законной власти или мальчик на побегушках?
– Схватившись за револьвер, Центерадзе угрожающе пошел на Бачану.