Законы отцов наших
Шрифт:
Я вдруг почувствовал, что у меня за спиной кто-то стоит. Оглянувшись, увидел Рудольфа, теперь уже одетого в серый костюм, а не голубой. Насупившись, он молча смотрел на экран. В его глазах были боль и гнев.
— Неужели ты и в самом деле думаешь, что от всего этого будет толк? — сказал он.
Я не знал, что думаю по этому поводу. Не знал, будет ли от всего этого толк. Не знал, будет ли толк от бомбы. Однако думал, что на этой неделе таких взрывов, как в Дэмоне, могло быть и больше. Если по всей стране поднимутся гетто, если восстанут студенты, тогда кто знает? Может быть, начнется революция. Или еще одна гражданская война. Но самое главное, я не имел ни малейшего представления, где мое место. Я попеременно ощущал
— Мой младший брат сейчас там, — сказал Рудольф. — Где-то под Чо-Лаем. Вся эта заваруха — она ни черта не помогает. Я тебе могу точно сказать. Ведь там у них нет свободного общества. Они принимают все за чистую монету. Чарли видит, что вы, ребята, творите. И это ему на руку. Что ты скажешь?
— Война — ошибка, — ответил я.
Истина эта оставалась одной из немногих, известных мне.
Рудольф крепко сжал челюсти. Так крепко, что побелели скулы. Очевидно, ему стоило немалого труда сдержаться. Затем он бросил вещи, которые были у него в руках — бумаги, кожаную папку и большую связку ключей, — на старый ободранный стол.
— А почему ты не в армии, Майкл?
— Астма, — ответил я.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Я улыбнулся, хотя знал, что лучше было этого не делать. Настроение у Рудольфа не из лучших. Он раздраженно выпятил губы.
— Ты чист, — сказал он и, достав из конверта портмоне с удостоверением Майкла, подал его мне.
Я уже и так сообразил, что проверки бояться не стоило. В этом-то и была вся фишка. Именно потому я и нужен был Эдгарам. Единственное, что меня беспокоило, — это подпись. Что, если вдруг кто-то заметит несходство наших почерков? Однако Эдгар — я был уверен в этом — учел все нюансы. Каким-то образом, то ли из книг, то ли от какого-либо своего соратника, который раньше служил в армейской контрразведке, но он, должно быть, знал, что вероятность прокола здесь ничтожно мала. Правда, иногда я испытывал тревогу иного рода. А что, если Эдгар преследовал другую цель: подставить меня, взвалить вину за взрыв на меня? Однако смысла в этом я не мог разглядеть. Такой расклад не был выгоден никому, и прежде всего самим Эдгарам. Ведь в таком случае я не стал бы запираться, и ФБР очень быстро вышло бы на них. Так что во мне вызрела довольно-таки сильная уверенность в благополучном исходе. Тем не менее в моем теперешнем состоянии я был готов абсолютно ко всему.
— Я могу идти?
— С Богом! — ответил он. — Или без него. Знаешь, — продолжал он, — если бы я действительно был таким засранцем, каким, по-твоему, я являюсь, я бы все равно арестовал тебя. За то, что ты пытался сбежать. Тебе неплохо бы подумать об этом. Однако я сдержу слово.
Он сделал шаг в сторону, освобождая дверной проход. Я взял со стола свои сигареты и затолкал их в карман джинсов.
— Почему ты убегал? — тихо спросил он, когда я выходил из комнаты.
Мне хотелось сострить, иначе я не был бы самим собой, и все же я поступил так, как мне говорили: промолчал. Я пожал плечами, как бы говоря, что и сам не могу взять этого в толк. Сделав несколько шагов по коридору, я оглянулся. Рудольф стоял и смотрел мне вслед.
— Надеюсь, ваш брат скоро будет дома, — сказал я ему напоследок.
Лишь после того как вышел из здания ФБР на улицу, я вспомнил, что у меня теперь нет машины. Солнце уже клонилось к закату, однако воздух еще обжигал кожу и легкие своей раскаленной сухостью. Пройдя несколько десятков футов, я был вынужден снять джинсовую куртку. Я не имел никакого представления о том, куда иду. Далеко впереди за лужайками, поросшими скудной, чахлой травой, и песочными пустырями виднелся проспект. Добравшись до бульвара, я зашел в холл какого-то второразрядного отеля, где внутри царил полумрак, и позвонил родителям. Несмотря на довольно ранний час, отец уже был дома. Я не хотел разговаривать
— Со мной все в порядке. Все получилось, как вы договаривались.
Отец издал громкий стон. В трубке послышался голос матери, стоявшей неподалеку. Она тут же стала осаждать отца вопросами:
— Что случилось? Что с ним? Где он?
Отец ответил, что это Сет, однако она не унималась.
— А почему он звонит?
— Потом, Дена, — сказал он ей наконец сурово и возобновил разговор со мной: — Я рад тебя слышать, очень рад. Ты цел?
— Чувствую себя вполне нормально. Только сильно устал, и еще у меня мало мелочи на телефон. Поэтому перезвоню вам через несколько часов. Хотел, чтобы вы знали, что со мной все в порядке.
В трубке раздалось потрескивание, похожее на то, когда барахлят контакты. Отец не задал тех вопросов, которые на его месте мог задать кто-нибудь другой: «Каково тебе было? Что они сделали с тобой?» Потому что он уцелел в сорок пятом. Вот почему. Он и так знал, что это такое.
— Мне очень жаль, что так все получилось. Очень жаль, — сказал я.
Отец не ответил. Должно быть, он плакал, или собирался с силами, или успокаивал мать. Прежде чем положить трубку, я повторил, что скоро перезвоню.
Наступило время веселья, и, кажется, постояльцы отеля тоже были навеселе. Они хохотали и что-то тараторили громко и бессвязно, пытаясь перекричать звуки оркестра, исполнявшего музыку в стиле кантри. Я подошел к буфету и, нанизав на длинную вилку восемь маленьких копченых сосисок, плававших в подливке, проглотил их одним махом, прежде чем кто-либо успел это заметить. Затем меня осенило: а почему бы не позвонить в мотель? Я вернулся к телефону и, позвонив в «Райский сад», осведомился, не остановились ли у них Сет Вейсман или Люси Макмартин. К моему радостному изумлению, оказалось, что последняя числится среди их постояльцев. Они позвонили в номер, однако никто не ответил. Я посчитал за лучшее не оставлять никакого сообщения и отправился в мотель.
Чтобы попасть в «Райский сад», мне пришлось пройти больше полумили пешком по огромному песчаному пустырю, поросшему чахлым кустарником и кое-как огороженному забором из колючей проволоки. Очевидно, это была часть территории какого-то военного объекта, потому что на одном столбе висела табличка с надписью: «Запретная зона. Вход строго воспрещен». Даже в этот уже довольно поздний час солнце еще давало о себе знать, и в конце пути у меня было такое чувство, словно моя кожа превратилась в пергамент. Подходя к мотелю, я задумался над тем, как найти Люси. Пораскинув мозгами, решил, что лучше всего будет подождать ее в «жуке», если последний припаркован у мотеля. Однако как только я начал рыскать по стоянке, Люси тут же попалась мне на глаза. Она сидела у бассейна в цветастом старомодном платье из ситца с преобладанием зеленых тонов. Сняв туфли, она подставила свое маленькое веснушчатое личико заходящему солнцу.
— Не произноси моего имени вслух, — сказал я, когда она открыла глаза, и спросил, где ее номер.
Люси подняла с земли книгу — пособие для желающих практиковать йогу — и повела меня в мотель. Мы молча шли по коридорам мотеля и не проронили ни слова, пока не вошли в номер. Когда я оказался внутри, мой организм испытал нечто вроде шока — настолько резким был переход от жары к прохладе, — отреагировав легким головокружением. Очевидно, кондиционер был отрегулирован на слишком низкий уровень температуры. Кожу стало покалывать иголочками, а в ушах зазвенело от внезапной тишины, наступившей после шума и гама улицы. Единственными звуками были жужжание кондиционера и трепетание листов газеты, лежавшей на подоконнике.