Законы отцов наших
Шрифт:
— Например? Давай. Расскажи мне хоть одну такую историю. — Сара кладет руку на руку отца.
— Да это так, глупости. Нечто вроде тематических притчей. Я даже не знаю, как их лучше назвать.
— Давай же начинай, — требует Хоби. — Пусть Сара убедится, что ее отец может дать фору самому Клиффорду Саймаку. Готов держать пари, у тебя есть такие крутые вещицы, от которых глаза на лоб полезут. Только не отнекивайся, я тебя знаю. А черные в твоих произведениях тоже фигурируют?
— Естественно. Я никого не щажу.
— Ясно. — Хоби выбрасывает свои длинные руки вперед и затем складывает их на груди. — А ну-ка попробуй!
Незримый дух старинного соперничества. Минут за десять до этого Хоби подтрунивал над жидкой бородкой Сета. Сет продолжает упрямиться и сдается лишь под одновременным
— Скоро, — говорит он, как всегда начинались его рассказы, — во всяком случае, в недалеком будущем, как всем нам хорошо известно, клонирование станет реальным фактом. Из одной клетки — то ли из перхоти, то ли из обрезка ногтя — можно будет создать целое существо. Когда на эту тему размышляют писатели, они говорят о клонировании выдающихся личностей, например, о целой лиге Майклов Джорданов или Де Кунингов. Однако я полагаю, что люди будут больше всего заинтересованы в клонировании самих себя. Мы станем похожими на червяков или бабочек, воспроизводя самих себя в бесконечном ряду. Вы станете родителем самого себя. У ребенка не будет ваших ночных кошмаров и галлюцинаций, но во всем остальном он будет таким же: он будет иметь абсолютно такую же внешность и ваши идиотские вкусы, например, пристрастие к персиковому мороженому, и, к сожалению, те же генетические дефекты.
— Такие, как лысина? — спрашивает Сара.
За столом раздается взрыв смеха. Сидящая на коленях у матери Никки тоже заливается смехом, просто так, за компанию.
— Ну а дальше, что же дальше? — спрашивает Сара. — Начало прикольное. Я хочу послушать еще.
— Ладно, — отвечает Сет. — Конечно, не трудно предсказать, что на следующем этапе люди захотят улучшить свои копии путем генной инженерии. Они не захотят, чтобы их ребенок развивался, скажем, односторонне, как они. И родители скажут: он будет как мы, но с музыкальными способностями моего дедушки и математическими — моей матери. И с другой стороны, станет возможным отремонтировать плохие гены. Никому не нужна раковая клетка, например. Разумеется, существует потенциальная опасность злоупотреблений. Кое-кто может начать ужасные эксперименты. Создавать Гитлеров из своих собственных ДНК. И поэтому вся работа по подбору генов и их ремонту производится под контролем Администрации биомедицинской генной инженерии, которая будет рассматривать все просьбы о генетических изменениях.
И вот отсюда и начинается наша история.
Практически все афроамериканцы носят в себе белые гены. Это досталось нам в наследие от рабства. Вскоре после того, как была учреждена АБГИ, пошли слухи, что некоторое количество черных родителей подало заявления о желании иметь белых детей. В стране невероятное возбуждение. Расисты не хотят, чтобы черные прошли через эту лазейку, несмотря на то что они будут белыми во всех смыслах. В то же время многие афроамериканцы считают, что эти родители поворачиваются спиной к их наследию. Некоторые белые лидеры из числа тех, что обычно пользуются репутацией прогрессивных, призывают всех афроамериканцев сделать этот шаг и, таким образом, в течение жизни одного поколения покончить с расовой проблемой, разделяющей нацию. Черные в своем большинстве относятся к этому резко отрицательно, как, впрочем, и многие белые. Часть белых в пику этой инициативе обращаются в АБГИ с заявлениями, в которых выражается желание иметь детей с черным цветом кожи. На конгресс оказывается давление с целью предотвратить скрещивание рас. Принимается закон, однако Верховный суд выносит постановление о его неконституционности, подчеркивая, что конституция гарантирует американцам право иметь любой цвет кожи по своему усмотрению. Наступает кризис. Нация раскалывается. Здание Администрации биомедицинской генной инженерии подвергается нападению и разграблению. Имена черных родителей, подавших заявления, предаются гласности. Озверевшие расисты линчуют четверых из них. В лабораториях, где производятся генные изменения, устраиваются диверсии. Вспыхивает гражданская война. Белые расисты сражаются бок о бок с мусульманскими экстремистами. Города окутаны дымом пожарищ. — Сет щелкает пальцами. —
Наступает продолжительное молчание.
— Те истории, что ты сочинял раньше, мне нравились гораздо больше, — говорит Сонни.
— Дядя Хоби прав, — произносит Сара. — Ты слишком лихо закрутил. У тебя мрачный, пессимистический взгляд на будущее.
— Эй, — говорит Сет, — вы, ребята, сами напросились.
— От такого рассказа опускаются руки, Сет, — укоряет его Сонни. — Он провокационный.
Хоби, почесывая в задумчивости бороду, говорит:
— А я думаю, что в рассказе нет ничего плохого. С точки зрения развития науки и общества все это может оказаться очень даже реальным.
— Вот он, мой приятель, — говорит Сет.
— Господи! — отзывается Люси. — Вы оба никак не можете взять в толк, что у других людей могут быть иные вкусы. Это страшный рассказ.
— Ясное дело, — соглашается Хоби. — Зато правдивый. Дело в том, что никто в нашей стране — ни белый, ни черный — не может определить своего отношения к этому различию. Здесь уйма белых, может быть, даже большинство, которые говорят себе, что для них цвет кожи не имеет никакого значения. Хорошо, все вроде бы о'кей, но дайте им в соседи какого-нибудь приличного черного из тех, что постоянно мелькают на телеэкране — Клинта Хакстебла, Вупи Голдберг или Майкла Джордана, — ну, то есть тех, кто ведет такой же образ жизни, правильно говорит по-английски. Однако кто бы это ни был, ты не смей жениться на моей дочери, потому что мне не нужны темнокожие внуки. То есть положение не стало лучше ни на чуточку. Мы все гордимся тем, что мы разные, мы хотим быть другими, но только не тогда, когда нам об этом говорят белые. Пусть никто не приводит тут количество черных игроков в НБА. Потому что тогда мы чувствуем, что это проклятие, словно эта разница попадает с кожи прямиком в душу, пронзая ее. В нас все перепуталось, мы все в тенетах и лучше не становимся, нет.
Люси смотрит на Сонни и произносит:
— Они оба думают, что мы обречены.
— Не обречены, — возражает Сет. — Но мы очень глубоко увязли в трясине. Очень глубоко. — Люси корчит удивленную гримасу, и Сет повторяет: — Очень глубоко.
Люси, по-прежнему в узком черном платье, нервно одергивает рукав и всем телом подается к Сету.
— Я не хочу это слушать. Тем более в такой день, как сегодня. Не хочу слышать этих размышлений: что жизнь в городах превратится в кошмар. Улицы окончательно перейдут во власть хулиганов, вооруженные банды будут воевать с гражданским ополчением, а мы будем прятаться и от тех и от других.
— Так, может быть, тебе стоит съездить на Грей-стрит, Люси, или посидеть денек рядом с Сонни и послушать те дела, которые ей приходится разбирать ежедневно, — говорит Сет.
Сонни бросает на него суровый взгляд, и ее губы беззвучно произносят:
— Не впутывай меня в этот спор.
— Это же не улица с односторонним движением, Сет, — продолжает Люси. — Почему ты не хочешь этого видеть? Много лет назад ты решил внести свой вклад в улучшение жизни. И она, эта жизнь, то есть отношения между людьми, действительно стала лучше. Мы — все мы в этой стране — сделали огромный прорыв. Почему об этом никто никогда не говорит? Почему никто хотя бы минуту не порадуется достигнутому? Назови мне другой век, когда было бы столь же много выступлений против разного рода тирании, которой одни человеческие существа подвергали других.
Она наклонилась над столом. В ее позе мольба. Сонни видит, что она вот-вот расплачется. Это суть того, что Люси может предложить Сету. Кем он был и к чему он стремится, если он опять возродит в себе свою отвагу и свою веру. Эта сцена заключает в себе слишком много интимного, и Сонни чувствует себя очень неловко, став ее свидетельницей. Никки перебралась на колени к Сету, сказав, что скоро вернется.
Сонни направляется на кухню, где достает из сильно гремящего холодильника «Шельвадор», которому уже лет сорок как минимум, бутылку родниковой воды. Вся кухня — памятник старины. Пластик на белых шкафах и полках покоробился, так же как и черно-белый линолеум на полу. Сонни находит стакан из тех, что в продовольственных магазинах дают бесплатно — Сет, оказывается, не врал, когда говорил об этом, — и, наполнив его доверху, выпивает залпом.