Законы отцов наших
Шрифт:
— Предполагается, что я должна быть против этого? — спросила она. — Я должна думать, что это аморально, некрасиво? А мне просто не хочется спать с ним. Он уже стар. Он странный тип. В общем, не в моем вкусе. Ясно?
— Да, но я имею в виду наши с тобой отношения и пытаюсь определить их.
— Это сделать совсем несложно, бэби. Я живу с тобой. Я сплю с тобой в одной постели. Тебе что, этого мало? Тебе нужен пояс верности?
— Но я серьезно… ну, послушай, — начал я несколько косноязычно. — Я люблю
— Почему ты всегда говоришь об этом?
— То есть как почему?
— Что это значит?
— Значит? Это значит, я думаю, что ты очень умная. Это значит, что быть с тобой для меня все равно что совершить полет на Марс и даже интереснее. Это значит то же, что и всегда.
— Это пугает меня. Ведь тебе только двадцать два года.
— И поэтому ты хочешь обвести меня вокруг пальца, верно? Ты говоришь мне, что я не знаю своих чувств и мыслей?
Молчание. Естественно, меня не удовлетворяло то, что я выиграл раунд таким образом.
— Так, значит, расклад такой: я люблю тебя, а ты меня не любишь.
— О, Сет! Только не это. Не начинай опять эту бодягу.
У нее бессильно повисли плечи, и конец шали упал на тротуар. Это было хорошо заметно, потому что мы стояли под фонарным столбом. Наши голоса звучали очень отчетливо на совершенно безлюдной улице, где маленькие одноэтажные домики лепились ярусами на склоне горы.
— Это правда. Я говорю на полном серьезе, девочка. Что же тогда у нас с тобой? Приятное развлечение?
— Такова жизнь, Сет. Во всем ее многообразии. Я хочу сказать, что мне очень нравится быть с тобой. Ты мне нравишься. Ты мне небезразличен. — Сонни медленно двинулась вперед и, очевидно, подыскав более подходящие слова, остановилась опять. — Сет, ты сводишь меня с ума, заставляя сказать, что я тебя люблю, потому что ты не можешь сказать это себе.
— О да, здорово, — сказал я. — Блестяще. Я просто без ума от того, что ты мне сказала. Теперь я могу спать спокойно.
— Сет, ты не хочешь и не можешь понять этого. Иногда кажется, что ты требуешь от меня столь многого, потому что хотел бы оказаться на моем месте. — Она резко кивнула, уверенная в том, что теперь поквиталась со мной, и, повернувшись, сделала шаг вперед. Однако я поймал ее за руку и удержал на месте.
— Ну и что? — произнес я внезапно. — Ну и что? Допустим, это так. По крайней мере я знаю, чем восхищаюсь. Ты самая близкая, самая умная.
— Вот именно! — раздраженно воскликнула Сонни. — Вот в чем проблема! Ты не знаешь обо мне самых простых вещей. Я для тебя воображаемый человек.
— Черт возьми! — возмутился я. — О чем ты говоришь? Я же изучал тебя как гребаный идиот. Я слушал твою сумасшедшую мамашу. Я встречался с ее друзьями. С твоей тетушкой. Я читал твои школьные дневники. Я пытаюсь разузнать все о твоем детстве. И ты думаешь, что все это
— Какая глубокая мысль! — презрительно сказала Сонни.
Очевидно, все это было для нее настолько неожиданно, что она не могла поверить ушам. Дальнейший путь мы проделали молча и врозь. Я нарочно немного отстал от Сонни, и поэтому она подошла к машине первой. Я почти ожидал, что она уедет без меня, однако этого не случилось. В машине мы тоже все время молчали, и единственным звуком было урчание мотора моего «жука». На высоких оборотах он так тарахтел, словно в карбюратор попали мелкие монетки. В конце концов я не выдержал и включил радио. Передавали фортепианную аранжировку песни «Что это за штука, которую называют любовью?».
6 декабря 1995 г.
Сонни
Из камеры временного содержания помощники шерифа приводят Лавинию Кэмпбелл. На ней тот же голубой рабочий комбинезон с короткими рукавами, какие носят и заключенные-мужчины. Лавинию вводят в огороженную часть зала и дальше к месту для дачи свидетельских показаний; она идет одна, развинченной походкой, выражая протест против всего, что здесь происходит. Это худая черная девушка с безупречной кожей и большими красивыми глазами. Неудивительно, что ей дали кличку Баг, что означает «клоп», если не считать того, что это прозвище вступает в противоречие с ее привлекательностью. У нее экзотический, самоуверенный вид современных фотомоделей, избалованных вниманием и гордящихся тем, что им удалось поймать удачу за хвост. Правда, эта молодая женщина, похоже, еще почти не осознает потенциальных возможностей своей поразительной внешности.
На вопросы Томми, чей тяжелый серый костюм выглядит так, словно он пролежал скомканным в ящике комода целые сутки, девушка отвечает, что ей пятнадцать лет и скоро исполнится шестнадцать. Когда Мольто задает вопрос, она устремляет глаза в потолок зала суда, словно там написана точная дата ее рождения. Сейчас она сидит на стуле для свидетелей и держит руки сложенными между коленей. У нее тихий голос.
— Каков адрес вашего места жительства в настоящий момент? — спрашивает Томми. — Где вы живете?
— Иногда я ночую у матери.
— Нет, я имею в виду прямо сейчас. Вы находитесь в изоляторе для малолетних преступников?
— Угу, в тюряге для малолеток.
— И как долго вы там находитесь? С сентября?
— Угу, — отвечает Лавиния. — С тех пор как меня выписали из больницы.
Ее рот слегка приоткрыт. Она почесывает нос и настороженно смотрит на Томми, немного подавшись вперед, чтобы лучше слышать вопрос. Однако теперь говорит не Томми.