Законы отцов наших
Шрифт:
— А Нил был один или с кем-то, когда вы видели его?
— Да он вроде забивал стрелку с Хардкором.
— Он был с Хардкором?
Что-то пробегает по лицу Лавинии, и ее глаза стреляют куда-то в сторону, наверное, на стол защиты.
— Знаете, он вроде бы проверял разные там отговорки, — добавляет она.
Томми хмурится, наклоняется и опять совещается с Руди. Затем он открывает папку с документами, лежащую на столе обвинения, и какое-то время смотрит туда.
— Мисс Кэмпбелл, вы не припоминаете данную вами характеристику Нилу как, цитирую, «поводырь Хардкора»?
Этот вопрос
— Разве поводырь не лучший друг? — настаивает Томми.
— Не знаю я ничего насчет поводырей, — говорит Лавиния.
Руди, сидящий за столом, машет своей длинной, тонкой рукой. Дальше, говорит он. Это пустяк, да и к тому же она дала на предыдущий вопрос ответ, который был нужен Томми. Однако Мольто мрачно смотрит на Лавинию еще несколько секунд, прежде чем последовать совету младшего коллеги.
— Позвольте мне, мисс Кэмпбелл, оживить в вашей памяти шестое сентября 1995 года. Вы не припоминаете разговор, состоявшийся в тот день между вами и Хардкором?
Хоби заявляет стандартный протест по поводу свидетельства по слуху. Они с Мольто затевают долгие препирательства насчет того, был ли в ходе предварительного следствия выявлен сговор, однако, учитывая отпечатки пальцев Нила на деньгах, я в конце концов разрешаю этот вопрос в пользу обвинения.
— Вы помните тот разговор с Хардкором? — спрашивает Томми, начиная снова.
— Вроде того, — отвечает она.
— Вроде того, — повторяет Томми и устремляет свой взгляд к Богу. Теперь у него под ногами появилась твердая почва. — Где вы разговаривали с Хардкором?
— Не иначе как в блат-хате на семнадцатом.
— То есть в квартире на семнадцатом этаже Башни-IV?
— Угу.
— И что же Хардкор сказал вам?
— Сказал, что следующим утром, очень рано, едва рассветет, мы должны пришить одного типа на моем углу.
— Что за типа? Он описал внешность типа, которого вы собирались пришить?
— Белый.
— Он говорил, что ваша шайка собиралась расправиться с каким-то белым?
— Угу.
— А он сказал, кто этот белый?
— Сказал, что он приходится Нилу каким-то родичем, что-то вроде того.
— Каким именно родственником? Он сказал, в каком родстве с Нилом находился этот белый?
Она неопределенно мотает головой. Мольто, прохаживавшийся по ковру перед столом, замер на месте, втянув губы. Теперь ему все понятно. Она собирается посадить его в лужу. Руди тоже это понимает. Он уже взял папку, которую перед этим держал Мольто. Возвратившись к столу, Томми выхватывает ее у Руди и резко открывает.
— Мисс Кэмпбелл, — говорит он, — вы помните вашу беседу с сотрудниками полиции двенадцатого сентября? А четырнадцатого сентября? А двадцатого сентября? Вы помните?
— Да я вообще все время только и делала, что разговаривала с полицейскими.
— Вы помните, как двенадцатого сентября вы разговаривали с полицейскими Фредом Любичем и Салемом Уэллсом в муниципальной больнице округа Киндл? А четырнадцатого сентября вас выписали, и вы разговаривали с ними в приемнике изолятора для несовершеннолетних правонарушителей. И вы видели их снова там же двадцать девятого сентября. Вы помните все это?
В молчаливом недоумении плечи Лавинии поднимаются и падают.
—
— Может быть, я сказала, что это был какой-нибудь родственник типа отца или что-нибудь вроде того.
Во время этого короткого обмена вопросами и ответами юность Лавинии куда-то улетучилась. Девушка, устыдившаяся смеха аудитории и запуганная происходящим, исчезла. Теперь на ней опять ее уличная маска. Баг сидит на своем стуле прямо, не горбясь.
— Мисс Кэмпбелл, вы не встречались с мистером Таттлом две недели назад?
Хоби мигом вскакивает с места:
— Ваша честь, это явная инсинуация!
— Сначала вы должны дать мне выслушать вопрос.
— А разве не после встречи с мистером Таттлом у вас, мисс Кэмпбелл, появился такой странный провал в памяти, и вы вдруг изменили предыдущие показания и начали утверждать, что не можете припомнить, насчет какого родственника Нила говорил Кор?
— Я могу говорить только то, что помню. Вы сами повторяли мне это сотню раз, — отвечает Лавиния.
— Я спрашиваю вас еще раз. Разве вы не говорили неоднократно полицейскому Любичу, что Хардкор упоминал об отце Нила в качестве жертвы предстоящего нападения?
Свернув протоколы допросов, Томми теперь возмущенно потрясает этой трубкой в воздухе. Он уже неоднократно показывал Лавинии эти протоколы и рапорты. В комнатах для допросов изолятора для несовершеннолетних с зарешеченными окнами и облупившимися радиаторами центрального отопления состоялось не меньше десятка разгоряченных бесед. Угрожающим тоном Томми напоминал Лавинии слова, сказанные ею полицейским, и совал ей под нос эти бумаги. Она хочет кинуть его. Теперь о сделке не может быть и речи, ее будут судить как взрослую: она получит срок за убийство и, возможно, ей еще добавят за лжесвидетельство. Мольто ждет, сверля взглядом подсудимую и надеясь, что сейчас эти угрозы всплывут в ее памяти и окажут нужное воздействие.
— Я не могу вспомнить точно, — говорит Лавиния. — Может быть, я это и говорила.
— Ладно, — с едва заметным вздохом облегчения произносит Томми. Все же и это результат, пусть и не такой солидный. — Хардкор говорил вам, кто будет участвовать в покушении на отца Нила?
— Возражение по поводу отца Нила, — заявляет Хоби. — У нас до сих пор нет таких показаний.
Возражение отклоняется.
Хоби просто несносен. С самого начала было ясно, что у обвинения достаточно доказательств, что целью планируемого покушения должен был стать Эдгар. Однако Хоби, догадываюсь я, напортачил с этим пунктом в показаниях Лавинии, чтобы попортить нервы прокуратуре. Я до сих пор не могу раскусить Хоби. Он уже сотворил кое-что впечатляющее: дал щелчок по носу Монтегю и обработал Лавинию. И вместе с тем в его действиях не видно никакой общей стратегии. Стью вчера выразился правильно: тактика отвлекающего маневра и более ничего. Несмотря на весь его талант, пока что я вижу в нем ловкого и обаятельного адвоката, привыкшего купаться в лучах внимания публики и склонного к театральным эффектам. Он все время рисуется, чувствует себя актером на сцене и больше заинтересован в том, чтобы производить фурор, а не дирижировать симфонией.