Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
С их появлением в толпе воцарилась тишина, крестьяне сняли шляпы. Заметив это, Швальбе удовлетворённо кивнул головой и начал свою речь.
Он говорил о чрезвычайно скорбном времени, которое переживает сейчас немецкий народ, он взывал к справедливости и братской любви. В устах Швальбе эти слова звучали почти кощунственно, но крестьяне молчали, ожидая более существенного разговора.
К удивлению собравшихся, Швальбе объявил, что оба помещика, побуждаемые любовью к односельчанам, намерены сдать свою землю в аренду на весьма доступных условиях. Земля отдаётся на пять лет, причём почти всю плату можно будет внести после окончания срока. Подобного ещё никогда не слыхали в Гротдорфе. Видно, и вправду господа Фукс и Зандер крепко полюбили своих крестьян.
Услышав предложение управляющего, Лешнер ещё больше убедился в том, что здесь дело не чисто. Нельзя было даже в мыслях допустить, чтобы Зандер добровольно пошёл на такую жертву, Зандер, который прежде за несколько пфеннигов мог затаскать крестьянина по судам. А сейчас, пожалуйста, почти задаром отдаёт свою землю на пять лет!
В чём тут хитрость Лешнер понять не мог. Он спрашивал у товарищей, но и те ничего не понимали. А возле столика, вынесенного на крыльцо, уже вытягивалась очередь — люди охотно подписывали заблаговременно подготовленные арендные договоры. В бумагах требовалось только проставить фамилию арендатора и обозначить номер делянки.
Очередь быстро продвигалась, а Лешнер всё не мог решиться, брать ему эту землю или нет. Друзья безмолвно стояли вокруг, ожидая его решения.
— А можно спросить? — громко произнёс Лешнер, и высокий, худой Гельмут Швальбе, сразу почувствовав опасность, быстро повернул к нему свою крысиную физиономию.
— Слушаю вас, господин Лешнер, — встревоженно ответил он.
— Я хочу знать, почему это господин Зандер стал вдруг таким добрым и отдаёт свою землю почти что даром. В чём тут дело?
— Наглый вопрос! — возмутился другой управляющий, чрезвычайно благообразный и смиренный с виду Генрих Корн. — Разумеется, только христианские чувства могут побудить на такое деяние. Господин Зандер не допустит, чтобы вы зимой умерли с голоду… А кроме того он выехал из Германии и не хочет, чтобы его земли пустовали.
— Значит, он прежде всего заботится о себе?
— Это — гнусное подозрение! Это — издевательство и поношение прекраснейших человеческих чувств! Неужели нищий имеет право сомневаться в милосердии дающего?
— Так вот, слушайте! — крикнул оскорблённый Лешнер. — Хоть я и нищий, но землю эту арендовать не буду. Пусть господин штурмбанфюрер Зандер сам её обрабатывает, и пусть ему помогают те, кто позволит обвести себя вокруг пальца.
— Почему обвести, Эрих?
Этот вопрос донёсся из глубины толпы, и Лешнер не знал, что ответить.
— Ты что-нибудь знаешь, Эрих? — допытывался в наступившей тишине тот же голос.
Толпа замерла в ожидании.
— Нас хотят обмануть, — настаивал Лешнер.
— Какие же у вас доказательства? — ехидно спросил Корн, почувствовав неуверенность в тоне противника.
— А я и не собираюсь доказывать, — ответил Лешнер и, повернувшись, решительно двинулся через толпу к воротам.
Следом за ним потянулось ещё несколько человек. А когда Лешнер отошёл шагов на двадцать, очередь у столика заволновалась. Подозрительным, насторожённым крестьянам не много нужно было, чтобы усомниться в истинности разглагольствований о милосердии. В самом деле, а не кроется ли за этим предложением какой-то обман? Они отлично изучили своих помещиков и их управляющих. Видимо, Эрих Лешнер что-то знает, раз он осмеливается так говорить. Лучше подождать…
Лешнер сам не мог бы объяснить, что заставило его произнести такие смелые слова. Может быть, этим он только навредил себе? Может быть, ему следовало тоже взять участочек? Условия-то исключительно выгодные! На чём основана его уверенность в обмане? Ведь никаких определённых данных у него нет.
Но, обдумывая происшедшее, Эрих всё больше и больше убеждался в своей правоте. Не могли же эти волки, которые всегда драли с него три шкуры, сразу превратиться в ягнят! Нет, здесь что-то таится, они чего-то испугались.
Лешнер и его товарищи уже дошли до ворот, когда на шоссе вдруг прозвучал гудок автомобиля и возле усадьбы остановилась маленькая машина. Из неё вышел русский майор и уверенно, будто он бывал здесь уже не раз, двинулся к помещичьему дому.
Крестьяне поняли, что разговор окончен, и стали расходиться. А майор, подойдя к крыльцу, осведомился, где он может видеть управляющих имениями.
Швальбе и Корн представились.
— Что это у вас тут за собрание было? — спросил Савченко.
— О, мы обсуждали, как нам лучше помочь оккупационным властям навести порядок в нашей округе, — ответил Корн.
— Ну и что же? Договорились?
— Безусловно. В нашей деревне всегда был и всегда будет абсолютный порядок.
Помолчав немного, как бы продумывая этот ответ, майор Савченко посмотрел на дом, конюшни, амбары, гараж и, словно оценив одним взглядом всю усадьбу, передал управляющим приказ: завтра же доставить в комендатуру Дорнау точные сведения о количестве земли, скота и инвентаря в обоих имениях.
Швальбе и Корн закивали головами. Да, да, всё будет выполнено совершенно точно, в конце концов они здесь только служащие.
Савченко ещё раз внимательно оглядел двор, с минуту о чём-то подумал и пошёл к машине. Автомобиль отъехал не более чем на сто метров от ворот поместья, когда Савченко внезапно распорядился остановиться.
— Что случилось, товарищ майор? — удивлённо спросил водитель.
— Да вот хочу узнать, как они собираются помогать нам, — ответил Савченко и подошёл к группе крестьян, которые неторопливо шагали по дороге.
— Где потеряли руку? — обратился он к немцу в поношенной одежде, у которого левая рука была в перчатке: отличить протез майор мог безошибочно.