Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Они немного помолчали.
— Всей Германии… — повторил Дальгов. — Очень сложное это сейчас понятие — Германия. Страна, разрезанная на части, страна с нарушенными родственными, экономическими, политическими, даже просто почтовыми связями. На западе никто из англичан и американцев и не помышляет о создании действительно миролюбивой, единой демократической Германии. Ты увидишь, они ещё когда-нибудь попытаются нас использовать в качестве пушечного мяса. Только уж теперь-то из этого ничего не выйдет. У нас теперь очень надёжные друзья, Лекс. Они победили Гитлера и спасли всех нас. И они доведут дело до конца. Германия будет демократической страной. Помяни моё слово. И произойдёт это скорее, чем мы все думаем.
— Ты видел Сталина? — неожиданно спросила Матильда.
— Да, — тихо ответил Дальгов.
— И говорил с ним?
— Нет, это было на параде. Он стоял на трибуне.
— Тильди недаром спросила о Сталине, — проговорил Лекс Михаэлис. — Все наши надежды связаны с этим именем. Я твёрдо верю, что мы будем жить, как честные люди. Я ещё не знаю, какой она будет, эта новая, единая Германия, но мы её построим, пусть даже нам придётся работать по двадцать пять часов в сутки.
Он улыбнулся и снова наполнил рюмки. Приятели долго молчали, каждый думая о своём. Они вдруг со всей отчётливостью поняли, что на их плечи легли огромные государственные заботы, что именно от них зависит сейчас судьба родины.
— Ты надолго уедешь, Макс? — спросил Михаэлис.
— Месяца на три. Я буду участвовать в подготовке материалов для суда над Герингом, Риббентропом и компанией. Это — важное поручение. Мир должен узнать, какие это были преступники и куда они толкали немецкий народ.
— Но ты в самом деле приедешь?
— Не беспокойся, — рассмеялся Макс. — Я вернусь в Дорнау. Это моя родина, а кроме того есть уже решение командировать меня сюда на партийную работу.
— Хорошо бы тебе поскорее вернуться. Мне было бы тогда значительно легче.
— Мне всё кажется, что ты немного боишься своей работы, Лекс, — улыбнулся Дальгов.
— Нет, работы я не боюсь! Просто мне не с кем вот так, по душам поговорить. У меня много товарищей, которые сейчас вошли в магистрат, но они-то на меня смотрят как на опытного руководителя. А вот с тобой я могу поговорить и о том, как мне трудно, как мне хочется, чтобы было у нас побольше хороших, надёжных людей. Поэтому тебе и кажется, что я жалуюсь. Когда я прихожу в магистрат, я уже не думаю о трудностях. Тут можешь мне поверить.
— А интересно, — после минутного молчания спросил его Макс, — что делает сейчас Эдит Гартман? Она, наверно, снова появится на сцене?
Михаэлис огорчённо покачал головой:
— Нет, она не хочет работать. Даже на собрание артистов не сочла нужным придти. Таких, как она, много, в этом-то вся беда. Люди ещё не разглядели своего будущего, они ещё боятся…
— Как-то непохоже это на Эдит, — задумчиво сказал Макс.
— Похоже или непохоже, но это так.
Неожиданно Дальгов встал.
— Мне пора, — сказал он. — Завтра рано утром я уезжаю. Очень хочется поскорее вернуться сюда.
Макс допил последнюю рюмочку ликёра, попрощался с Матильдой и Михаэлисом и вышел.
Город уже спал. Тёплая летняя ночь опустилась на окрестные холмы.
Он медленно шёл по улице родного Дорнау — Макс Дальгов, немецкий коммунист, боец Интернациональной бригады и политический работник. Он думал о том, каким прекрасным будет этот город, как расцветёт вся страна через несколько лет.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На дворе стоял ясный осенний день, а в маленькой комнатке Эдит Гартман с утра царил полумрак. Жалюзи на окнах были спущены. Казалось, хозяйка боится света.
Солнце клонилось к закату. Оно опускалось всё ниже, и вот одинокий луч, проникший сквозь щель, на миг озарил комнату и исчез, уступив место сумеркам.
Не вставая со своего кресла, Эдит протянула руку и повернула выключатель. Настольная лампа с прозрачным абажуром осветила комнату: стены, увешанные старыми афишами, широкую тахту и небольшой потёртый ковёр на полу.
Эта комната отнюдь не отличалась роскошью. Скорее она напоминала жилище студента. Единственное, что нарушало сходство, — глубокое, удобное кресло. С тех пор, как в Дорнау пришли советские войска, Эдит Гартман проводила в нём целые дни, размышляя над своей судьбой, и мысли её были тяжёлыми, тревожными, смутными. Эдит утратила почву под ногами, и обрести её вновь было нелегко.
Когда-то она любила вспоминать свои роли, старательно собирала афиши спектаклей и кинофильмов, в которых главные роли играла известная актриса Эдит Гартман. Что бы ни говорили, эти афиши — несомненные доказательства её былой славы. Но сейчас и они не приносили успокоения.
Скрипнула дверь, и в комнату тихо вошла мать. Криста Ранке нисколько не изменилась за последнее время. Так же размеренно и спокойно вела она хозяйство, тщательно рассчитывая всё до последнего пфеннига и грамма. Только пфеннигов становилось всё меньше и меньше.
Криста Ранке уселась напротив дочери, немного помолчала, а затем начала обычный разговор. Речь шла опять о деньгах. В голосе матери всё чаще проскальзывали тревожные нотки. Скоро уж и продавать нечего будет. Не пора ли Эдит подумать о какой-нибудь работе?
Эдит снова вспомнила о недавнем разговоре с бургомистром Михаэлисом. От своего имени и от имени капитана Соколова он просил фрау Гартман подумать об организации театра в Дорнау. Тогда она ответила отказом и сослалась на здоровье, якобы не позволявшее ей взяться за работу.
Неужели всё-таки придётся принять это предложение? Нет, не надо торопиться. Настанет ещё время, когда возродится настоящая Германия. Вот тогда-то актриса Эдит Гартман опять появится на сцене.
У входной двери раздался звонок, а затем в комнате появился писатель Болер в сопровождении Карла Тирсена, известного адвоката и большого любителя театра.