Заложник
Шрифт:
– Мы должны спросить твою мать, - наконец, говорю я.
– Она же вписала эту запись в тетрадь, и я хочу знать, почему она изменила запись в документах.
В панике Эмма трясет головой.
– Нет, мы не можем. Тогда она узнает, что мы копались в ее личных записях.
– Эмма, это имеет огромное значение. Возможно, мне уже восемнадцать, и каждый заслуживает знать, что меня не забрали, - я чувствую, как мое сердце стучит все быстрее.
– Но это же ключевой возраст, Грей, - говорит Эмма опечаленно.
– Если бы тебе вправду было восемнадцать, тебя бы похитили. Запись ошибочна.
– Если мы спросим твою мать, мы будем знать точно.
–
– Картер стоит в дверях больницы и дер-жит в руках свою большую сумку.
– Ничего, - бросает Эмма быстро.
– Грей и я только что пришли, чтобы уйти с солнца.
Затем она хватает меня за руку и тянет к выходу. Когда Картер поворачивается к ней спиной, Эмма оставляет тетрадь на столе.
Глава 9
Большую часть двух следующих дней я провожу в лесу наедине со своими мыслями. Я забираюсь на северный склон, чтобы просто посмотреть на Стену. Я думаю, ответы на мои вопросы находятся по ту сторону. Они разрываются внутри меня и призывают перебраться через Стену. Они говорят мне, что все, что я хочу знать, лежит сейчас по ту ее сторону. То, что там может быть больше, чем кто-то из нас знает, начинает сводить меня с ума. Что, если Похищение - это не то, что мы о нем думаем, неизменное и неизбежное, как смерть от старости? Не я ли живое доказательство, что на самом деле происходит что-то большее?
Если я не брожу по лесу, то сижу с пергаментом. Снова и снова я читаю письмо моей матери. Я ищу в библиотеке и изучаю каждый исторический манускрипт. Я вновь прокручиваю разговор с Эммой в лесу и постоянно думаю о Блейне, как он при прощании подмигнул мне. Хотел он что-то этим сказать?
Чем дольше я сижу так, погруженный в мысли, тем сильнее убеждаюсь, что здесь что-то не так. И даже Клейсут. Все кажется вывернутым наизнанку: Похищение, Стена, первые дети. Как такое может быть, что люди живут во вновь отстроенном городе и не могут вспомнить, как они сюда попали? Как они сюда попали через Стену, которой обнесен город? И почему Похищение забрало каждого восемнадцатилетнего юношу, но не меня? Часами я спрашиваю себя, почему никто другой не спрашивает обо всем этом? Но ведь я сам только сейчас начал задавать вопросы.
Тихим безветренным утром я иду с расспросами к Картер, не ставя Эмму в известность. Я сижу перед ее столом в больнице и неторопливо спрашиваю, являюсь ли я близнецом Блейна. Она невозмутимо смотрит на меня.
– Почему ты сделал такие выводы?
– Не знаю, - говорю я.
– Я так скучаю по нему. И мы так похожи. Может быть, я просто схожу с ума от одиночества.
– Наши двери всегда открыты, если тебе нужно поговорить, - добавляет она мягко.
Затем она объясняет, что я появился на свет ровно через год после Блейна, и я ни в коем случае не близнец. Это злит меня, потому что я полностью убежден в том, что она знает правду и записала ее в блокнот. Почему она не бегает по городу и не кричит, что один из юношей, достигнув восемнадцатого дня рождения, избежал Похищения? Почему она решила держать это чудо в тайне? Я боюсь, что это написано на второй странице письма, которой я никогда не найду. Когда я покидаю больницу, у меня больше новых вопросов, чем ответов.
После обеда, когда Эмма и я сидим у меня дома и в неясном свете солнца играем в шашки, мое терпение лопается.
– Я должен что-то предпринять, Эмма, - говорю я.
– Я не могу просто так здесь сидеть и надеяться, что ответы на мои вопросы свалятся мне на голову из ниоткуда.
– Что ты можешь сделать?
– Не знаю. Найти Блейна. Узнать правду.
– Что ты имеешь в виду под «найти Блейна»?
– Когда последние два раза был в лесу, я был вот так близко к тому, чтобы перелезть через Стену и пойти его искать.
Я поднимаю руку и показываю один-два сантиметра.
– Искать его? Но что ты будешь искать? Он не просто пошел прогуляться за Стеной. Он был похищен.
– Но в том-то и дело, Эмма. Если перебраться через Стену, что-то непременно убивает тебя, а это значит, что там что-то есть. Должно быть что-то еще, кроме Клейсута.
– Ты умрешь, Грей, как и все остальные, - говорит она.
– Может быть, и нет. По крайней мере, я пережил Похищение. Возможно, переживу и Стену.
– Обещай мне, что ты не сделаешь этого, Грей. Пожалуйста. Я понимаю, ты имеешь в виду, что это даст какое-то объяснение. Я чувствую что-то подобное, когда думаю о первых детях. Но то, о чем говоришь ты, сумасшествие. Это самоубийство.
– Ну а что, если там есть что-то еще? Что, если нам нужно только перебраться через Стену, вместо того чтобы провести всю жизнь здесь, потому что мы боимся попробовать?
Она встает и идет вокруг стола. Прежде чем я успеваю понять, она садится мне на колени так, что ее спина упирается в шахматную доску, а ее лицо напротив моего. Она смотрит на меня и убирает прядь волос с моих глаз. Она ничего не говорит, но я так сосредоточен на ее руках, что это меня не волнует. Она проводит рукой по контуру моего лица и слегка касается кончиками пальцев подбородка. А затем медленно придвигается ко мне и целует. Она точно знает, что должна делать, чтобы перетянуть меня на свою сторону и подчинить своим желаниям. Я прижимаюсь к ней, и каждый сантиметр моего тела просыпается к жизни.
Ее губы мягкие, но сухие, а волосы пахнут рыночным мылом. Я отвечаю на ее поцелуй, и мои руки начинают двигаться по ее спине. Я еле сдерживаюсь, чтобы не взять ее на руки и не отнести в спальню, когда она ослабевшими руками нажимает на мою грудь. Я открываю глаза и вопросительно смотрю на нее.
– Обещай мне, - просит она.
– Обещай мне, что не натворишь глупостей.
– Ты знаешь, что я не могу тебе такое обещать, Эмма. Я постоянно делаю глупости. Это Блейн - тот, кто думает.
– Меня волнует не Блейн, а ты.
– Хорошо, могу обещать тебе: если я буду стоять на грани, чтобы сделать глупость, ты узнаешь об этом первой, прежде чем я это сделаю.
– Как всегда с оговоркой - если ты посчитаешь это глупостью.
– Да, с таким ограничением.
Я целую ее снова. Во второй раз мои руки пробираются к ее спине, но когда я начинаю обнимать ее, она смеется и сползает с моих коленей. Когда она включает кипятильник и улыбается мне через плечо, я не могу понять, как она может быть такой спокойной. Моя грудь все еще часто поднимается и опускается, и тело словно пропитано электричеством.
– Знаешь, возможно, ты все преувеличиваешь, - предполагает она.
– Возможно, твоя мама на самом деле родила тогда близнецов, но второй мальчик умер. И потом, годом позже родился ты, и она назвала тебя в честь него. Ты можешь быть на год младше Блейна.
– Но смерть ребенка должна быть записана в пергаменте моей матери. И тогда я был бы записан как третий.
– Или документы не полные, - настаивает она.
– Ты сам это сказал, когда мы разговаривали об основании Клейсута.
Я смотрю на нее, приподняв брови.