Заложник
Шрифт:
После очередной успешной попытки съесть хлеб я надеваю чистую одежду и иду на улицу. Я подходу к больнице, где нет никого, кроме Эммы. Она находится в задней части комнаты и проверяет высокие стеллажи, которые вмещали сотни пергаментов.
– Доброе утро, - ободряюще кричит она, сияя.
Видимо пиво не подействовало на нее как на меня, разрушая действительность.
– Доброе утро.
Я опускаюсь на стул и потираю виски. Она протягивает мне отврати-тельно пахнущий пучок трав, который выглядит так, как будто состоит только из сорняков.
–
Значит, она все-таки чувствовала себя плохо утром. На вкус трава еще хуже, чем выглядит, но я заставляю себя ее проглотить, и через пару минут головная боль, в самом деле, проходит. По-видимому, я выгляжу гораздо лучше, потому что Эмма плюхается на стул, который стоит напротив меня, и бросает мне один свиток.
– Это ее бумаги, - объясняет она.
Мне кажется свиток очень маленьким, и я подавленно смотрю на Эм-му.
– Больше ничего нет, - добавляет она.
Я разворачиваю пергамент, ставлю глиняный стакан на край, чтобы он не свернулся. Эмма и я склоняемся над ним и начинаем читать. Все записи - это длинный список: даты с сопутствующими заметками, которые вносили Картер и разные ее помощники за прошедшие годы. На самом верху стоит имя моей матери, Сары Бурке:
«11 год, 3 января: родилась здоровой. Мать Сильвия Кейн.
14 год, 10 февраля: проведен осмотр из-за сильного кашля.
14 год, 13 февраля: снова из-за кашля проведен осмотр, пациент идет на поправку.
21 год, 14 августа: вследствие падения сломано запястье, наложен гипс.
29 год, 23 июня: родила здорового мальчика (Брейн Везерсби)
30 год, 23 июня: родила больного мальчика (Грей Везерсби), требуется до-полнительный уход.
44 год, 8 ноября: проведен осмотр, высокая температура и кашель.
44 год, 1 декабря: поставлен диагноз воспаления легких.
44 год, 21 декабря: состояние ухудшается, уход на дому.
55 год, 27 декабря: пациент умер».
На этом записи заканчиваются. Ни одна запись не углубляется, нет ни-каких заметок по краям. Я убираю вес с документа, и он сворачивается об-ратно.
– Я же сказала: не думаю, что ты что-то найдешь, - говорит Эмма уныло.
– Мы не ведем особенно детальных заметок, только то, что очень важно, что отразится на генеалогическом древе пациента.
– О, отличная идея. Можно, я сверю эти данные с моими? И с данными Блейна?
– Я не понимаю, что это тебе даст.
– Пожалуйста. Это не может быть все.
Эмма вздыхает, но снова подходит к полке и вытаскивает два перга-мента. В пергаменте Блейна стоит только две заметки: о его рождении, как в документах нашей матери, и о его Похищении. В моем же после даты рождения, ровно на год позже, чем у Блейна, еще дюжина заметок. Первые тринадцать документируют посещения на дому, когда я был больной, слабый маленький ребенок. Я читаю следующие заметки, которые описывают мои прошлые посещения больницы из-за ранений на охоте и несчастных случаев, и думаю, насколько Блейн был здоровее меня. Тут Эмма прерывает мои размышления.
– Грей?
– я поднимаю взгляд и вижу, что она сидит за столом Картер.- Ты должен это увидеть.
– Что это?
– Ты что-то сказал о том, чтобы сравнить заметки, и я подумала, что должна проверить пару заметок моей матери.
– Она ведет личные заметки?
– Ее тетрадь для личных посещений, - она поднимает обтянутую кожей книгу, на которой стоит 29 год.
– Она берет их с собой, вносит всю важную информацию, а затем вносит в пергамент. Так ничего не забывается и не теряется, если в день у нее много визитов до того, как она вернется в больницу.
– Супер, давай посмотрим, - говорю я.
Эмма медлит и сжимает губы, как будто хочет что-то сказать, но молчит. Она переворачивает страницу и передает, наконец, мне книгу в протянутые руки.
– Прочитай это.
Я осторожно беру тетрадь, и когда мой взгляд падает на слова, я внезапно понимаю, почему Эмма так потрясена. Не сразу могу понять слова, которые стоят передо мной: «29 год, 23 июня: на свет появились близнецы (Блейн и Грей Везерсби), оба здоровы».
Я застываю. Трясу головой. Этого не может быть. Какое-то сумасшествие. Я читаю заметку еще раз и встаю на колени, держа книгу в руках. Не могу понять, злюсь я или удивлен. Скорее чувствую себя опустошенным. Потрясенным.
Вероятно, это объясняет очень многое. Почему мы выглядели настолько похожими. Почему у меня было чувство, что часть меня потеряна, когда его забрали. Почему мы могли читать мысли друг друга, прежде чем слова слетали с губ. Это объясняет многое, и я могу это понять. С точностью до мельчайшей детали.
– Если это правда, ты просто не мог бы находиться здесь, - говорит Эмма.
– Если вы с Блейном были близнецами, тогда тебе уже восемнадцать, а значит, несколько недель назад ты должен был быть похищен. Вместе с ним.
– Я знаю, - это часть, которая не имеет смысла, элемент, который я не могу исследовать.
– Возможно, эта запись ошибочна, - предполагает она.
– Почему она должна быть ошибочной? Записала бы твоя мама что-то, что в действительности не происходило?
– Нет, - соглашается она.
– Но почему она что-то записывает в свою тетрадь, но по возвращении в больницу вносит в документы Сары что-то совершенно другое?
– Не имею понятия.
– Ты думаешь, это то, что твоя мама хотела рассказать в письме к Блейну? Что вы близнецы?
Я думаю о последних словах письма, которое уже знаю наизусть после того как читал его снова и снова. «И потому говорю тебе следующее, сынок: ты и твой брат не то, во что я учила вас верить. Грей - это…»
Грей - это твой брат-близнец. Должно быть, это так. Идеально подходит. Это и есть ответ, который я искал, тайна, которую прятали от меня. Я понимаю это как факт. Одна мысль охватывает меня и проникает в мозг через каждую клеточку моего тела. Я его близнец и по-прежнему здесь - единственный юноша, который после наступления восемнадцатого дня рождения избежал Похищения. Но почему? Потому что мой возраст хранился в тайне?