Заложники
Шрифт:
Целую ночь напролет старый князь не сомкнул глаз. Он терзался одним-единственным вопросом: что делать? Скирвайлис был связан по рукам и ногам заверениями, данными магистру ордена в присутствии князя Витаутаса. Что и говорить, до крайности изнурена, потоплена в собственной крови Жемайтия, и все же она еще способна собрать силы, которые смогут разгромить и чванливого командора из Рагайне и коварного клайпедского пса. А дальше что? Магистр выставит против них всю свою рать, это очевидно. Откуда жемайтам тогда ждать помощи, кто подставит им плечо? Йогайла? Нет, он якшается с поляками, и ему наплевать на нас. Витаутас? Пожалуй,
Наутро Скирвайлис созвал всех челядинцев-мужчин, а также мужиков из окрестных деревень. Он посадил на коня даже собственную дочь Мингайле. Всем им надлежало отправиться в различные уголки Жемайтии, к князьям и знатным боярам, чтобы передать слова главного владыки локистского. Они должны встретить братьев ордена со всей учтивостью, в случае чего не оказывать сопротивления, позволить рассеяться на мелкие отряды. Если крестоносцы станут заговаривать зубы, следует их послушать, однако, если они станут заниматься грабежом и устанавливать свои порядки, нужно незаметно напасть на них и разгромить наголову.
Сам князь Скирвайлис тоже оседлал коня и в сопровождении нескольких витязей отправился на встречу с сыном Юдикисом. И все же главной его целью была встреча с рыцарем Зигфридом Андерлау и разговор с глазу на глаз.
VI
Вилигайла сидел под яблоней и наблюдал из-под ветвей, как петляющей полевой стежкой к имению Памплиса приближаются двое всадников. Буланого коня юного князя Гругиса он узнал издалека. Старик без труда догадался и кто ехал на втором коне — горячем длинноногом Вороне. В последнее время княжич, которому до смерти надоело зубрить скучные немецкие слова, предавался более приятному занятию: с утра до вечера носился верхом по окрестным полям и лесам с дочкой Памплиса, резвушкой Гирдиле. Вилигайла, естественно, оказался не у дел. Старику оставалось лишь приглядывать за лошадьми да порой, когда князю взбредало в голову поохотиться, сопровождать молодых людей на охоту.
Немало женщин повидал на своем веку старый воин, но Гирдиле была среди них исключением. Уж не лаумы ли ее принесли да подкинули родителям: такая непоседа, в глазах озорные огоньки, а язычок — только держись… Похоже, она понятия не имела, что такое девичья скромность. Вот и недавно: взяла и бросилась на глазах всего народа Гругису на шею:
— Поцелуй, не то оставлю голодным!
Юный отпрыск Скирвайлиса к такому обращению явно не привык. Он густо покраснел, однако не рассердился на ветрогонку и лишь пообещал выполнить ее просьбу в другой раз.
Любому понятно, что юноша и девушка, очутившись в лесу или на лугу, вольны делать, что им только заблагорассудится. Там эта бесовка может потребовать удовольствия послаще…
Вилигайла выбрался из-под яблони и заковылял к лошадям. Он слышал цокот копыт, однако даже не обернулся в сторону приближающихся всадников. Когда буланый конь Гругиса остановился совсем близко, старик, не глядя в его сторону, взял поводья. Прислуживать же Памплисовой дочке он не собирался, да та и не требовала этого. Оставив коня на его попечение, она весело
Отстегивая подпругу, Вилигайла пытался справиться с горьким чувством обиды, причиненной Гругисом. Княжич даже слова приветливого ему не сказал. Швырнул, как слуге, поводья и тут же ушел с этой взбалмошной девчонкой. Неужели ей удалось вскружить ему голову? Известное дело, у молодых это быстро… Где лаской, где пылкостью, глядишь, и охмурила парня. Нет уж, никогда Вилигайла не был слугой и не будет! Шестьдесят лет свободным человеком прожил. Были у него свой дом, своя семья, своя земля. Если бы не крестоносцы, разве он прибился бы к чужим людям? Старик подумал даже, не вернуться ли ему сейчас, бросив тут молодого князя, к себе на родину, к речке Юре, — в родные места, где он родился, где был его дом. Ведь он и один не пропадет.
Вилигайла слонялся по загаженному конским навозом двору, не выпуская из рук поводьев одного и другого коня, и продолжал думать о том, что ему все-таки предпринять. Пусть он сердился сейчас на княжича, но ведь любя. Неужто взять и бросить его на произвол судьбы? Нет, лучше все-таки выложить Гругису все начистоту, пожурить его, поучить уму-разуму. Ну, свалял парень дурака, так ведь не по злому умыслу.
— Эй, человек! — окликнул Вилигайла мужчину, который сидел на перемазанных навозом яслях под стеной конюшни.
— Вы меня? — не сразу ответил тот, неохотно поднимаясь с насиженного места.
Черная, густая, до самых глаз борода, полинявшая холщовая рубашка и такие же штаны, босые, с широкими ступнями ноги, грязные настолько, что издалека человек казался обутым во что-то, — таков был незнакомец.
— Вам чего?
— Возьми-ка ее коня! Я его пасти не собираюсь! — приказал Вилигайла.
Человек подтянул штаны, потоптался на месте; поглядел вокруг и лишь тогда взял поводья.
Тут Вилигайла заметил скачущего со стороны поля всадника и узнал дочь локистского князя Мингайле. Ловко соскочив на землю, она обняла старика и поспешно направилась к дому.
Вилигайла распряг коней и повел их под уздцы к воротам. У забора, где трава была погуще, он пустил животных попастись. Сам же уселся на верхней перекладине ограды, выбрав место рядом с какой-то постройкой, чтобы можно было на нее опереться. Отсюда ему хорошо был виден двор, парадная дверь дома, а если обернуться — узкая тропинка, которая петляла по полю, убегая вдаль, пока не становилась похожей на тонкую нитку и окончательно не исчезала в лесу. Старик с любопытством прислушивался к доносившемуся снизу гомону. Это домочадцы князя Памплиса и дворовые суетливо носились по двору, из клети в дом и обратно, заходили на конюшню и в погреб, крыша которого выпирала из-под земли. Не иначе Мингайле разворошила этот людской муравейник, подумал Вилигайла. Двое мужчин выбежали за ворота — видно, поспешили на луг за лошадьми.
И вот в дверях княжеского дома показался Гругис. Он постоял минутку, посмотрел на небо и ловко соскочил с каменного приступка.
— Я здесь! — крикнул Вилигайла, помахав рукой.
Княжич по-лосиному, грациозными прыжками пересек двор. Глаза юноши горели лихорадочным огнем, на щеках играл румянец.
— Живо запрягай коня! Я поеду в Медвегалу! Ты же оставайся тут и пригляди за Мингайле, — сказал Гругис, вцепившись в перекладину, на которой восседал старик.
— А с тобой кто же поедет?