Замануха для фраера
Шрифт:
Ничего не изменилось: здание с колоннами и по нынешнюю пору оставалось банком, по-прежнему висели над входом два электрических фонаря, разве что не стояли теперь у входа латышские стрелки с примкнутыми к винтовкам штыками, да не было рядом неизменного Мамая, пребывавшего при Савелии с самого малолетства, бывшего адъюнкт-профессора Ленчика и плавильных и электрических дел мастера Гриши.
Ленчик, то бишь Леонид Петрович Красавин, вернувшись в Москву и поселившись вместе с сестрой и ее детьми в бывшем особняке Родионова на Большой Дмитровке (в чем ему подсобил сам Савелий Николаевич, сделавшись домоуправом
В двадцать шестом году он женился, и у него родился сын Валерий.
В сорок первом, когда немцы подошли вплотную к Москве, он отправил семью с сестрой, ее мужем и детьми в эвакуацию в город Пермь, а сам вступил в ополчение. Или нет, вступив в ополчение, он отправил свою семью и семью сестры в эвакуацию. В первом же бою он был убит, как и все ополченцы его взвода. Что сталось с его женой и сыном, Савелий Николаевич не знал. Сестра Ленчика, Глафира Петровна Кочеткова с мужем и двумя детьми, тоже была в эвакуации, и вернулась в сорок третьем уже без мужа. Квартира ее в особняке на Большой Дмитровке за ними сохранилась, и она продолжала занимать ее вместе с дочерьми и внуком Сереженькой, в коем не чаяла души.
Оператор плавильных аппаратов и горелок и электрический специалист Григорий Иванович Метельников по возвращении в Москву в восемнадцатом также жил в одном доме со своим бывшим шефом.
До двадцать второго года он кое-как пробивался случайными заработками, категорически отказывался от помощи, предлагаемой Савелием Николаевичем, и, в конце концов, подхватил чахотку, что в те голодные года было проще простого. Затем он поступил на службу во Второе трамвайное депо, дослужился до инженера третьей категории и тихо помер в противотуберкулезном диспансере в двадцать шестом году. Он так и не женился, детей у него не было, так что в его комнату Мосгорисполком заселил своего сотрудника, который был холост, втихую пил и особых хлопот не доставлял.
Что же касается четы Родионовых, то Савелий Николаевич, завязав, как и обещал своей супруге, сделался примерным семьянином и весьма деятельным домуправом, то есть председателем домового комитета жителей особняка по улице Большая Дмитровка. Особняк этот, конечно, уже не принадлежал Савелию Николаевичу, однако «уплотнение» прошло тихо и по плану, намеченному самим Родионовым. И при советской власти денежки, которые у него водились, могли кое-что. Был бы жив Мамай, и он бы проживал в особняке на Большой Дмитровке…
В двадцать втором году у Родионовых родилась дочь, которую они назвали Катей. У красивой, в родителей, девочки рано открылись большие способности к музыке, и Родионовы отдали ее в музыкальную школу по классу рояля. Теперь ей было уже двадцать семь лет, год назад она вышла замуж и уехала в Ленинград, где преподавала в консерватории и время от времени концертировала.
Когда они проходили мимо здания банка, Елизавета Петровна тревожно глянула на мужа:
– Похоже, начался вечер воспоминаний?
– Что? – спросил Савелий Николаевич, еще не совсем отвлекшийся от своих мыслей.
– Ты что, совсем старый стал? – взяла его под руку Елизавета Петровна. – Или глухой?
– Я тебя превосходно слышу, – буркнул Родионов.
– Ну, и что я у тебя спросила?
– Ты спросила… куда мы идем, – неуверенно ответил Савелий Николаевич.
– Да? – заглянула ему в глаза супруга. – Ну, и куда же?
– На озеро, – ответил Родионов. – Давай прибавим шагу.
ГЛАВА 12
ИЮЛЬ 2008 ГОДА
Он сидел на берегу и всматривался в темную гладь озера.
Ночи были светлыми, но он мало опасался, что их кто-нибудь заметит: в этой части озера берег зарос густыми кустами ивы и высоким камышом до такой степени, что трудно было рассмотреть даже дорогу, по которой никто не ездил уже несколько десятилетий. А пройти к озеру можно было разве что с мачете, прорубая себе дорогу. Едва приметная колея была заперта его джипом, уткнувшимся носом в самый берег озера. Из-под капота машины уходил в воду провисший тонкий трос.
Смотрел он на озеро не зря. Через какое-то время на середине озера показался вылетевший из его глубин красноватый светящийся шарик и, покачавшись на поднятой им легкой волне, застыл, будто бы уставившись в небо. Человек, пристально смотревший до этого на воду, поднялся, прошел к машине и, открыв дверцу, протянул в салон руку. Тотчас в носу джипа что-то заурчало, трос натянулся и стал медленно наматываться на катушку лебедки, установленной под капотом.
Еще через пять минут в нескольких метрах от берега показалась человеческая голова, обтянутая резиновой шапочкой и в заляпанной илом маске. Потом выросли плечи, грудь и плоский живот хорошо сложенного человека. Он был явно моложе того, который теперь смотрел на него, время от времени переводя взгляд на натянутый струной трос. За плечами у молодого, как рюкзак на школьнице, висели два небольших баллона, от которых к его рту шла гофрированная резиновая трубка. Выбравшись из воды, человек снял маску и, отплевываясь, стал освобождаться от груза за спиной.
– Сколько? – спросил его пожилой.
– Четыре, – ответил аквалангист.
– А ты зря раздеваешься, – заметил пожилой. – Тебе придется сделать еще заход.
– Ты что, издеваешься? – вскинул голову молодой. – Я устал.
– А меня это не колышет, – спокойно парировал пожилой и бросил на молодого холодный тусклый взгляд. – Я сказал: полезешь еще раз.
– Да ты чо, Пермяк, в своем уме? У меня в баллонах и воздух уже на красном.
– Я-то в своем уме, – жестко сказал пожилой. – А вот тебе, Ихтиандр, еще пахать и пахать на меня. Забыл про должок?
– Так щас у тебя еще четыре ящика будет. А там золота на…
– Это мое золото, не твое, – холодно заметил ему Пермяк. – А ты даже не в доле. Чего считать чужие бабки. Так что, молчи в тряпочку и сопи в две дырки.
– Но у меня и правда баллоны пустые, – взмолился молодой. – Завтра, ну? Ведь подохну же здесь!
– Лады, – немного подумав, согласился пожилой. – Только завтра, – он недобро посмотрел прямо в зрачки молодого, – заправь свои баллоны по полной. Иначе будешь нырять без них. Ты меня понял?