Заметки на полях пиджака
Шрифт:
– Да, я уже командовал. В Армии. Я служил в воздушно-десантных войсках, – самодовольно произносит молодой усач.
– В Армии приходится не только командовать, но и подчиняться, – многозначительно говорит лектор. – А что, если и на вас будут плевать те, кто выше? Как вам это, понравится?
Студент молча изучает глазами парту. Ответа на вопрос он не знает.
Иногда я думаю: «Боже, неужели есть на свете такие дебилы, которые на самом деле считают, будто
К сожалению, такие есть. Более того, – их много. Их чудовищно много. В российском левом движении их большинство. Абсолютное притом.
И это говорит не в пользу левого движения.
Знаете, чего только по этому поводу не услышишь от наших леваков! Некоторые из них так прямо и говорят, что их массовая база – студенчество. Дескать, мы все такие крутые, неавторитетные, ну чисто западные леваки, и опираться мы будем не каких-то там тупых и грязных работяг с завода, – а на прогрессивную учащуюся молодёжь.
Поймите меня правильно. Я вовсе не хочу сказать, что настоящие революционеры должны ориентироваться в первую очередь на заводских рабочих. Вовсе нет.
Тут дело в другом.
Когда-то давно, в конце восьмидесятых и начале девяностых, наши левые (притом все, – от сталинистов из РКРП до анархистов из КАС) стояли на проходных заводов с листовками, стараясь разагитировать трудяг. Потом появились «новые левые» с книжками Сартра и Маркузе. Они слышали что-то про «68-й год», и теперь хотели, чтоб всё у нас было точно как во Франции. Эти люди стали копировать западных леваков.
Что из этого получилось?
Заманчиво было бы сказать, что ничего. Но это не так. На самом деле почти ничего. Кое-что у этих товарищей всё-таки получилось.
Какое-то время у нас в стране существовал левый профсоюз «Студенческая защита». Была «Инициатива Революционных Анархистов» во главе с Костенко. Был созданный Цветковым «Фиолетовый Интернационал».
Как об этих временах вспоминает Цветков: «Мы были всерьез намерены наращивать темп и драйв борьбы, потому что студенты – это малый мотор революции, который вот-вот разбудит и приведет в движение все остальное общество. Эта логика Герберта Маркузе нравилась нам, хотя мы отлично знали, что на Западе она давно провалилась.».
Когда-то на Западе был революционный пролетариат. Он подимал бунты и восстания, участвовал в революционном движении.
Со временем власти в странах метрополии осознали, какую опасность представляют собой рабочие. Поэтому начиная с конца девятнадцатого века (в Англии – даже с середины) там начинают принимать меры к тому, чтобы рабочих обуздать и приручить. Разрешаются профсоюзы, вводится восьмичасовой рабочий день, пролетариям предоставляют право голоса. Со временем появляется «рабочая аристократия». Ориентируясь на эту самую «аристократию», рабочее движение захватывают реформисты.
К началу двадцатого века рабочие в Европе уже потеряли свою революционность. Не все, конечно, но большинство. Эти люди не хотели больше революции. Теперь они мечтали о том, чтобы самим стать мелкими буржуа, ленивыми обывателями.
С этого времени все партии, опиравшиеся когда-то на рабочий класс, начинают деградировать. Сначала они из революционных становятся социал-демократически. Затем из социал-демократических деградируют до либеральных. Потом, уже в этом веке, – из либеральных они превращаются в неолиберальные. Всё это прослеживается на хрестоматийных примерах. Это СДПГ в Германии, Социалистическая партия во Франции и Лейбористская – в Великобритании.
На рубеже пятидесятых и шестидесятых годов двадцатого века ситуация меняется. Впервые за долгое время на политическую арену выходит студенчество.
Разумеется, правящие круги западных стран превосходно осознавали, какая опасность исходит от революционных студентов и молодёжи вообще.
Буржуа довольно быстро поняли, что надо делать для того, чтобы майские события в Париже никогда больше не повторились.
Восставшие в 1968-м году парижские студенты оказались слишком умными для капитализма. Они вовремя прочитали нужные книги и слишком хорошо поняли, что к чему. Такого не должно было повториться больше.
Понимание того, что надо делать, пришло к правящим классам довольно быстро. Но действовать власть имущие начали далеко не сразу. Поначалу французские власти ограничились лишь некоторыми мерами смешанного характера: с одной стороны, были расширены академические свободы, с другой, – многие студенты были подвергнуты репрессиям, в том числе и довольно серьёзным.
В семидесятые годы неолиберальная образовательная контрреформа охватила все крупные западные страны.
Отмечу, что во всех развитых странах неолиберальные контрреформы начинались именно со сферы образования. Притом сначала «реформаторы» брались за начальную и среднюю школу, а потом, по прошествии некоторого время, – за университеты и другие высшие учебные заведения.
Раньше всего неолиберальная контрреформа стартовала в США. Там процесс разрушения образования был запущен в 1965 году. В 1970-м «реформа» образования начинается в Великобритании. В 1975-м – во Франции.
Суть реформы везде была одна и та же.
Сначала под предлогом демократизации высшей школы из учебных программ стали выбрасывать «ненужные» предметы. Затем под лозунгом приближения образования к жизни началась переориентация учебных программ на выпуск узкоквалифицированных специалистов. Постепенно стала вводиться плата за образование вообще, а также отдельно – плата ща пользование университетскими библиотеками, лабораториями, спортивными залами, плата за проживание в общежитии и так далее.