Заметки на полях
Шрифт:
Аня кивнула, почти не поморщившись. Я продолжил:
— Порнуха страдает от отсутствия сюжетов. Проблема не так смешна, как может показаться. Дело в том, что умному человеку смотреть то, что авторы порно называют «сюжетами», смешно и нелепо. А смотреть бессюжетное порево — скучно. Была незанятая ниша: хорошее драматическое порно. И тут, где-то в 2013-м, на арену выходит Джеймс Партер. Он заметил, что эротические сцены в хорошем фильме привлекают куда большее внимание, чем самая отчаянная порнуха. Но никто не стал бы давать деньги на съёмки высокодуховного порно. И тогда он провёл эксперимент. Брал, например, «Ромео и Джульетту» Шекспира и заставлял читать актёров. Читать по ролям, вживаться в образы. Всё это не на камеру, естественно. И в какой-то момент говорил: «А что если теперь они потрахаются?». После этого включалась камера, и актёры, не выходя из образов, занимались совокуплениями. В результате получилась всё та же бессюжетная порнография, какой наводнён рынок, но в подтексте её ощущалась такая мощная история и психология, что зритель не мог оторвать глаз. Он не знал, почему, но происходящее на экране заставляло его сердце биться чаще. Там было что-то, помимо мечущихся голых тел. Джульетта и Меркуцио. Джульетта и Ромео… Понимаешь?
Аня кивнула:
— Ты хочешь сказать, что и со мной то же самое? Ты просто виртуозно играешь подтекст, и я, как дурочка, верю, что ты —…
— Да! — воскликнул я. — Как хорошо, что мы друг друга понимаем. Это какая-то совершенно особая связь, я её люблю.
— Теперь ты пытаешься меня убедить, что ты — просто мальчишка? — Аня начинала злиться.
— Ага, — кивнул я.
— Зачем?
— Да потому что какой смысл в обратном? Какой смысл идти по городу и орать: «Я особенный!»? Я рассказал о себе троим. Троим! Тебе, Гоше и Кате. В результате Гошу я потерял, Катю — практически тоже. Потерять ещё и тебя я не хочу.
Тут что-то нехорошее промелькнуло в её взгляде, и я почувствовал, как вновь холодок заползает ко мне в сердце. Что за удар ножом в спину она для меня приготовила?..
— А что с Гошей? — спросила Аня.
— Что с Гошей… Дурак Гоша. Не хочу об этом говорить.
— Как правило, именно в том, о чём мы не хотим говорить, и кроется…
— Ну, значит, пусть кроется. Не хочу. Не готов. Обрабатывайте меня как-нибудь хитро, по-психологически. Через пару сеансов, возможно, что-то и проклюнется…
— Семён, у нас не будет этой пары сеансов.
Она достала свои дурацкие очки без диоптрий и надела их, кажется, вообще не осознавая, что делает. Защитилась от меня на подсознательном уровне. Не от меня, а от моего страха, от моей боли. Чужая боль — она ведь самая страшная, не правда ли?
— Это как так? — спросил я и будто бы со стороны услышал свой голос. Нелепый, ломающийся.
— Я думала доработать эту неделю, но… Маме стало хуже. Я тебе не рассказывала. Блин, прости, я вообще не должна была тебя этим грузить… В общем, послезавтра утром я уезжаю в Красноярск. Надолго, наверное. И не знаю, вернусь ли.
Мама… Ну да, у психологов и красивых девушек бывают мамы. Бывает своя жизнь, сокрытая от нас.
— Сочувствую, — сказал я.
— Семён…
— Нет, я правда сочувствую. Больная мама — это фигово. Правда обычно больная мама живёт в Назарово, а дети — в Красноярске. Но у вас наоборот сложилось. Ну, тоже бывает, почему нет. Я понимаю.
— Семён, погоди. Дай мне сказать. Справку тебе я выдам сегодня. Ты вернёшься в школу через неделю. Мы с тобой сможем созваниваться…
— И письма писать, — кивнул я. — Ань, не смеши. Я всё понимаю. Не надо пытаться впихнуть невпихуемое. Решай свои проблемы, они всегда будут важнее чужих. Я — работа, мама — жизнь. Когда жизнь зовёт — в задницу работу.
— Семён, пожалуйста! — Она повысила голос. — Ты для меня — не просто работа.
— А, да, ещё пари. — Я рассмеялся. — Ладно. Властью, данной мне, я тебя освобождаю. — Я перекрестил её, не вставая со стула. — Ступай с миром, дитя, и не греши больше. Серьёзно. Ещё одно такое пари с малолеткой — и ты можешь сильно встрять. Поверь, есть среди пацанов такие конченые психи, которые на тебя пожалуются. Это жалкие, ничтожные личности, и мне страшно даже представить, какие убогиесудьбы их ждут, но…
— Пожалуйста! — Аня пристукнула по столу ладонью так, что подпрыгнули наушники. — Я хочу, чтобы ты… жил.
Как же смешно это прозвучало. Каких же трудов стоило мне не заржать. Справился.
— Просто уйди, — сказал я и встал. — Не надо. Понимаю, ты хочешь сделать как лучше, но… На самом деле ты просто пытаешься облегчить себе душу. Мне от этого только хуже. Не смей. Слышишь?! — Теперь уже я прикрикнул на неё. — Не смей отбирать у меня то единственное, что даёт мне хоть какую-то надежду. Не мою смерть. Этого — не трогай. Над моей жизнью — глумитесь кто хотите, но своей смерти я больше никому не отдам. Ни тебе, ни дяде, е**ть его в сраку, Пете, ни самому Господу Богу. Хочешь, чтобы мне было не так больно — отнесись ко мне, как к работе. Не рви душу себе, не разорвёшь и мне. Извини, что накричал. Гормоны, прочее говно. Ты хорошая, правда, но дальше в наших отношениях будет только боль. Для нас обоих. Я тебя освобождаю. А сам я — свободен давно.
Я пошёл к двери. Сзади что-то зашуршало.
— Справка…
Пришлось вернуться, взять этот дурацкий листочек у неё из руки. Рука дрожала. Её, не моя.
— Семён. Ещё пара секунд.
— Что, — усмехнулся я, — разыграем «Утомлённые солнцем 2»? Ты торжественно покажешь мне свою прекрасную грудь? Я ж ещё не помираю, Ань. И я этого добра навидался, грех жаловаться. Найди другого танкиста. А у меня и мама педагог, и папа пианист… [3]
— Завтра твоя мама работает? — спросила Аня.
3
Семён, в свойственной ему постмодернистской, или скорее даже метамодернистской манере, увлекается цитированием и сочетанием несочетаемого. В финальной сцене фильма «Утомлённые солнцем 2: Предстояние» героиня находит умирающего танкиста, который, подчиняясь сценаристу, излагает последнюю просьбу: посмотреть сиськи. Героиня благородно оказывает ему эту услугу. Далее Семён вспоминает песню группы «Жуки» «Танкист» из альбома 2002-го года (так что Аня, по идее, может её знать, но закономерно не может понять отсылку к фильму, который появится ещё только через восемь лет):
Да у тебя же мама педагог! Да у тебя же папа пианист! Да у тебя же всё наоборот! Какой ты на фиг танкист?— Ну да. А что?
— После трёх часов я буду дома. Если считаешь, что я тебе должна… Если захочешь ещё раз меня увидеть — ты знаешь, где я живу.
Глядя в её беззащитные глаза за стёклами очков, я понял, что эту победу, даром не нужную — одержал. Всё, что мне было не нужно, я получал в изобилии. И только необходимое тихо и скользко выползало из рук. Просачивалось между пальцами.
— Хорошо.
Я свернул справку в трубочку и подошёл к двери. Успел её открыть.
— «Утомлённые солнцем 2»? — вдруг спросила Аня. — Ты ведь это не серьёзно?
— Увы, серьёзен, как могильщик. А вот Джеймса Партера я выдумал. От и до. Просто так, захотелось. Яжписатель. Пока.
43
Я никогда не любил людей. Даже тех людей, которых любил, я не любил. У глагола «любить» полно оттенков и значений, им можно играть, как угодно. Да, я любил жену, но это не означало, что мне было необходимо видеть её каждую секунду своей жизни. Она была в моей жизни — и этого было достаточно.
Мне всегда было необходимо ощущать только себя, чтобы продолжать существование. Я не рвался в шумные компании, не боялся тишины, не замечал одиночества. С балкона шагнуть меня заставило не одиночество, а понимание того, что жизнь зашла в тупик. Книги пишутся для умных, а читают их — идиоты. Так было и будет всегда. Идиот видит события и пускает слюнку, думая, что понимает. Умный человек видит, что события — это тонкая корочка льда, под которой скрываются непостижимые глубины.