Заметки на полях
Шрифт:
Гоша, пусть демонстративно мрачный и насупленный, дверь передо мной не захлопнул. Но и зайти не предложил. Сегодня у меня однозначно день великих откровений в падике.
— Чё те? — буркнул он, прикрыв за собой дверь.
— Ты, случаем, с Гришей не созванивался? — спросил я, вспомнив, что Гриша поприветствовал меня примерно таким же образом.
— Чё?!
Судя по тону, Гоша был готов опять сорваться в визг и нравоучительные истерики. Я махнул рукой — мол, остынь, нормально всё. И протянул ему металлическое ведро, которое держал за спиной.
— Извиниться зашёл. За субботнее.
— Угу. — Гоша посмотрел на ведро. — А это…
— Должок. Просто хочу, чтоб ты знал: ты — мой лучший друг. Спасибо, что ты есть. Ты вот просто есть — и мне уже на душе хорошо.
Этого он не ожидал. Покраснел, как девочка, забубнил что-то. Я не слушал — ничего важного там по определению сейчас быть не могло. Ведро Гоша взял. Так и стоял с ним, как дурак, до конца.
— Ладно,
Это изумило Гошу ещё больше. Он вытаращил на меня глаза.
— В… в смысле?
— В прямом. Ей без меня тяжело будет. Вот и подставь, там, плечо, по мере сил. Чтоб ей было, на что опереться первое время. А там, если тупить не будешь, может, и сойдётесь. Да ладно, чё ты, я ж вижу, что она тебе нравится.
— Ты же через неделю уже в школу вернёшься, — проворчал Гоша.
— Вернусь! Ещё как вернусь. Но ты — пообещай просто, хорошо?
— Рыбин перед ней извинился…
— Это я в курсе, мне доложили.
— Так чё ты хочешь?
— Я сказал.
Мы долго смотрели друг другу в глаза. Он ничего не понимал. Я ничего не хотел объяснять. Природа не терпит пустоты, и вдруг что-то во взгляде Гоши изменилось.
— Ты её бросаешь, что ли? — В тоне сквозило презрение.
— Да, — кивнул я.
— Дурак, что ли?
— Да, — снова кивнул я.
— Ты… Ты другую, что ли, нашёл?
— И снова да.
— Кого?
— Ты хочешь, чтобы я назвал кого-то знакомого? Чтобы ты ещё раз обозвал меня дураком и сказал, что Катя в тысячу раз лучше?
— Блин, ты можешь сказать?!
— Не могу. Секрет. Назову только первую букву: это «С».
— Светка?! — заорал Гоша на весь подъезд. — Ты дурак? Да Катька, она…
— Аминь, — перебил его я. — Ладно, давай, пора мне. Мамка переживать будет.
— Постой, — окликнул меня Гоша, когда я уже толкал подъездную дверь. — Ты, это… Ну… Задания сказать?
— Не, спасибо. У меня есть. Хватит по гроб жизни.
Я вышел. Выдохнул. Ну, вроде бы всё. Осталось лишь простить себя. По крайней мере, постараться.
— Хорошо, — сказала мама, когда я, вернувшись домой, продемонстрировал ей тетрадный листок с домашними заданиями. — Давай, иди учись. Лучше каждый день, вместе со всеми, чем потом…
Конечно, мама. Вместе со всеми — оно завсегда лучше. Спокойнее. Безопаснее.
45
Эта ночь достойна быть воспетой в стихах. Если бы мне было до стихов — я бы воспел, но мне было не до стихов. По крайней мере — не до своих.
Чужих я вспомнил немало. Не стихов даже, а — песен. В песнях — особая сила. Там и текст, и голос, и музыка, и когда всё это подчинено яростной воле творца — начинается волшебство.
Я сидел на смятых простынях, смотрел в темноту и шептал, как молитвы, обрывки текстов, сливая их в немыслимое попурри.
Двинулось тело кругами по комнате Без всяких усилий — само по себе… Самолёт усмехнулся вдребезги — в бугорок обетованной земли… Весело быть влюблённым, ещё веселей — живым Ты знаешь об этом не понаслышке, что значит, быть молодым А жизнь длиннее не становится И чё нам делать? Застрелиться… Кайф на удочку не ловится. Мы не герои И не убийцы… В пляс, духи, в пляс, духи, в пляс, духи, в пляс! Кто сказал смерть, слово смерть — не про нас? Я погибал в эти дни, я был готов навсегда Разрушить собственный мир и сжечь свои города И чей-то голос шептал мне: «Ты не смеешь! Постой!» Я уничтожил весь свет, когда простился с тобой. Потрясениям и праздникам — нет Горизонтам и праздникам — нет Вдохновениям и праздникам — нет, нет, нет, нет! May be in time You ’ ll want to be mine… Зашить ледяную рану — и впредь давиться леденцом Шагать тяжело, упрямо — или катиться колесом Заглядывать в чужие окна, пытать счастливые дома… Но после всего, что останется — дальше пойдёт один. Одна… Она опять в этот вечер одна, О чём-то тихо грустит у окна… Из холодных окон прыгают наружу Раненые звери с добрыми глазами Детвора смеётся, в детских лицах ужас До смерти смеётся, но не умирает! А у малиновой девочки взгляд откровенней, чем сталь клинка Непрерывный суицид — для меня… Кто-то плачет, кто-то спит Тот, кто плачет — не убит. Слышишь шаги? Кто-то крадётся и дышит в спину. Пуля в висок — так иногда поступают мужчины. Спой мне Сладкую песню спой мне о том, как накрыло О том, как сначала рыдала, а после выла… Подставляй бокал, заводи шарманку — будут танцы Я тебя приглашу на белый танец, вера, знаешь… Нет, мама Я такой дурак, я такой дурак, Прости, мама, Но не могу я так, я не буду так, Нет, мама! Я не буду так, я не буду так, Не могу я так, не хочу я так — как надо… Матрёшки-мертвёшки, водка и чай, Вот она, вот она, планета Рай! Никто не догадался, что это просто ад, И нам пора ударить над *** в набат.Время тянулось медленно, как сопли висельника. Можно развлекаться, гадая, дотянется ли до земли, или оборвётся раньше. Нельзя было обрывать раньше. Я не хотел. Не хотел украдкой, втихую. Пусть это будет только моё. Главное — не уснуть. Чтобы этот грёбаный хмырь дядя Петя ничего не предпринял, ничего не сказал.
Он, конечно, и так, наверное, может явиться. Или не может. В конце концов, кто ему разрешит постоянно вмешиваться в возню простых смертных. Эта жизнь — испытание. Для меня и для него.
По их поганым расчётам Мы облажались опять Неважно, кто будет помнить, Важно — кто будет знать.Я знаю. Был один фильм. Никому он не понравился, конечно, а мне перевернул душу, вывернул наизнанку и так оставил. «Запрещённый приём». Возможно, одно из самых страшных произведений человечества, заблудившегося и ничего не понимающего, подпись с датой под документом о собственной несостоятельности.
В конце Куколка понимает: это не её история. Не она главная героиня драмы. А вся её борьба — ради спасения другой души. И то же самое сейчас заставлял себя понять я.
Нам всем время от времени нужна встряска. Нужен кто-то, кто вывернет наизнанку нашу душу и уйдёт навсегда, оставив наедине с вопросом: кто я? Зачем я?!
Легко сдаться и утонуть, уступить обстоятельствам, когда вокруг серое ничто. Но я раскрашу эту серость яркими тонами. Я сделаю этот грёбаный город ярко-красным, устрою праздник жизни и смерти.