Заметки на полях
Шрифт:
Послышались шаги. Я заинтересованно ждал. В глазке что-то мелькнуло. Потом женский голос спросил, кто там.
— Здравствуйте! — сказал я. — Мне бы Гришу.
Щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и я увидел Гришину маму. Она мало чем напоминала ту фурию бизнес-вумен-стайл, что приходила ко мне домой рассказывать про небо в клеточку и друзей в полосочку. Застиранный халат непонятного цвета, бигуди на голове. Захотелось убежать и разбить себе голову от резкого передоза обывательщины.
— Ты-ы-ы?! — не то изумилась и восхитилась, не то начала закипать она. — Да как ты смеешь? Да ты…
— Здравствуйте, — повторил я. — Мне бы Гришу, если можно.
— Нельзя! — Она даже привзвизгнула. — Ты совсем обнаглел? Ещё домой к нам пришёл! Я твоей матери позвоню сейчас!
— Она будет в шоке, — кивнул я. — А пока вы будете звонить, можно мне с Гришей поговорить? Это ненадолго.
Женщина надулась, как жаба, готовая лопнуть и забрызгать меня ядом. Таких всегда бесит, когда на их токсичные выбросы никак не реагируют. Наверное, я бы скорее добился желаемого, если бы выпятил нижнюю губу, опустил голову, капнул слезинкой, начал мямлить извинения. Но сил во мне на цирковые представления не оставалось. Я вообще чувствовал, что силы меня покидают абсолютно. Как будто бы что-то извне их высасывает. Ползал пока ещё, чуть ли не по инерции, но и инерция когда-нибудь закончится.
— Мам, кто там? — прогудел внезапным баском Гриша. Я даже вздрогнул. Это у него от моих п**дюлей половое созревание ускорилось? Неожиданный эффект. Не думал, что буду так влиять на парней.
Он просунул помятую рожу — впрочем, уже почти поджившую — в дверь и увидел меня. Глаза сперва сощурились, как на врага.
— Привет, — кивнул я своей помятой рожей. — Выйдешь? На два слова.
— Никуда он не пойдёт! — заговорила женщина и тем самым подписала себе приговор.
Сказать подростку, что он чего-то не должен делать — само по себе глупая затея. А сказать при другом подростке… Да даже если бы я тут стоял с целой толпой гопников, которые ненавязчиво поигрывали бы ножами и кастетами, Гриша всё равно бы вышел, потому что лучше смерть, чем прогнуться. Во всяком случае, для правильного пацана. А Гриша был правильным. Во всяком случае, косяков не порол и в конфликты с Рыбиным не вступал, а это уже о многом говорит.
Они с минуту пререкались, потом он обул ботинки на босу ногу и вышел. В домашних шортах и майке, весь такой напряжённый. Дверь за ним закрылась.
— Чё те? — буркнул он.
Я кивнул вниз и спустился на пролёт. Бросил пакет на подоконник, высыпал из него все имеющиеся там сокровища.
— Это чё? — удивился Гриша, спустившись следом.
— Это… — Я помолчал, пытаясь сформулировать адекватный ответ, чё это. — Ну как тебе сказать… Я долго думал. Просто так прийти и извиниться — это как-то голословно, такие вещи нужно закреплять. Закрепить можно, покурив вместе — но ты не куришь. Ещё можно выпить, но мы не в том возрасте, да ты, наверное, и не пьёшь. Я прикинул, что у нас сейчас может сойти за трубку мира… Не знаю. Я запутался, Гриша. Преломи со мной этот «Сникерс», что ли. Если я тебе не противен после всего, что сделал.
Я разорвал упаковку и, отломив себе кусочек, всучил офигевшему Грише остаток. Он посмотрел на шоколадку, с которой, как в рекламе, свешивалось карамельное щупальце. На меня. Снова на шоколадку. Я, чувствуя себя дрессировщиком, поднёс ко рту свой кусок и откусил. Гриша, выдержав паузу, последовал моему примеру…
— Чё ты кинулся-то? — спросил он, когда мы с ним сидели на ступеньке, и я закурил.
— Уже не важно, — поморщился я. — Перекрыло. Больше не повторится.
— Фигасе — неважно! А если я на тебя так же кинусь?
— Ну, кинься. Полегчает?
Он помолчал. А я, стряхнув пепел на нижнюю ступеньку, сказал:
— Ты ничего мне плохого не сделал. Да и не сделаешь. Я не тебя бил, понимаешь? А что-то в себе. Я не смог бы этого победить иначе. Вот и пришлось…
— Да про тебя правда говорят, что ты — е**нутый, — заметил Гриша.
Я сидел рядом с человеком, который через восемнадцать лет уведёт у меня жену. Впрочем, уже нет. Вряд ли. Я постараюсь не встретиться больше с Дашей. Постараюсь не жениться на ней. Да и откуда они у меня возьмутся, эти восемнадцать лет? Большой-большой вопрос. Вот и получается, что никакого зла на Гришу во мне не осталось.
— Правильно говорят, — кивнул я.
Говорить нам было решительно не о чем. Всё важное было уже сказано.
— Чё, ты когда в школу-то? — буркнул Гриша, теребя упаковку от «Сникерса».
— Через неделю. По идее.
— В смысле, «по идее»?
— В смысле, что не знаю, приду ли.
— Как?
Я пожал плечами:
— Не знаю, найду ли какой-нибудь смысл продолжать этот п**дец, который вы все называете жизнью.
Тут у Гриши что-то замкнуло в мозгу, и он, акробатически перескочив через несколько смысловых пластов, с медвежьей грацией приземлился на нужную тему.
— Ты чё, из-за Катьки, что ли?
— У, — сказал я, затягиваясь. Это можно было интерпретировать и как «да», и как «нет», и как «пошёл нах*й».
— Перед ней тут Рыба извинялся.
— Да ты чё? — удивился я. Уже и забыл про то своё настоятельное пожелание.
— Ага. Мы все офигели.
— И как он с этим справился?
— Нормально, чё. Пошёл потом Семёнову со своего класса ввалил — развеселился.
Я фыркнул. Гриша тоже засмеялся. Потом встал.
— Ладно, — сказал он. — Пойду…
— Давай, — поднялся и я. — Слушай… Заберёшь? — Я кивнул на жвачки и шоколадки, рассыпанные на подоконнике.
— Чё, всё, что ли? — заколебался Гриша.
— Ну, можешь немного бичам оставить.
— А ты чё, разбогател?
— Нормально, — махнул я рукой.
Гриша собрал всё. Вряд ли для него эти нехитрые детские радости были прям «вау!». Всё же семья ни разу не бедная. Но он, кажется, понял основной посыл моего визита. Топор войны мы зарыли.
Баночки под окурки ни на одном лестничном пролёте не обнаружилось. Так я и шёл с дымящимся бычком до самого выхода. А на лавочке у подъезда обнаружил ту самую бабульку. Она уставилась на меня цепким, ничего не упускающим взглядом.
— Гляньте, чё нашёл! — показал я ей окурок. — Вот уроды! Прям дымящийся оставили. Шакальё! Милиции на них нет.
И пошёл прочь, наслаждаясь тишиной, бьющей мне в спину. На душе стало легче. Гораздо легче. Пожалуй, почти все гештальты закрыты, что бы ни означало это загадочное выражение. Если уж уходить, то — завтра. Завтра мама будет работать, и у меня будут целые сутки, чтобы решиться и сделать дело. И чем меньше на мне будет к этому моменту «висеть» — тем лучше.
В прошлый раз ничего не висело, я был свободен, как орёл. И сейчас приближался к этому состоянию. Осталось лишь два визита. Катя была ближе, к ней я и пошёл, чувствуя, как с каждым шагом из тела будто бы исчезает по одной кости.