Заметки на полях
Шрифт:
Редкая птица долетит до середины Днепра. Редкий писатель берётся отчаянно исследовать эти глубины. Достоевский. Может, отчасти, Толстой. Вообще, из классиков многие пытались. Жиже всех обосрался Фолкнер, в своём «Звук и ярость». Но надо понимать, что обосраться на такой миссии — это уже почёт. Редкая птица долетит даже до середины Днепра. Собственно, даже птиц, которые знают о существовании Днепра — ничтожно мало.
Я мог бы быть счастлив в понедельник, после возвращения домой. Я сидел один в своей комнате, и никто не разрушал моего одиночества.
Подождал час, просто таращась в стену. Потом встал, вышел в кухню, где мама разгадывала кроссворд.
— Мне нужно пройтись, — сказал я.
Она подняла на меня тяжёлый взгляд.
— Семён, ты наказан. Сиди, уроки делай.
— В том-то и дело. Мне нужно взять задания.
— Позвони Гоше.
— Мы с ним поссорились, он не станет со мной разговаривать. С Катей у меня тоже теперь связи нет.
Катя несколько раз настойчиво попросила меня ей не звонить во время последнего разговора в субботу.
— И куда ты собрался?
— Нужно исправлять ошибки и наводить мосты. Не знаю, есть ли в этом смысл, но… Что-то правильное делать нужно.
Я вышел из дома и вдохнул холодный воздух. Вот и всё. Природа телилась-телилась — и повернула дышло в сторону зимы. Будет холодать и холодать. К концу октября, возможно, уже выпадет снег. Белый-белый, он покроет всю грязь, и какое-то время будет казаться, что жизнь не так уж плоха.
Сигареты закончились, я решил начать решать проблемы с этого. Добрался до пресловутого «Яблока». Там обнаружился игральный автомат и злой Рыба. Они с Семёном пытались разбогатеть, но, как видно, безуспешно.
— Пацаны, вы не шарите, — сказал я, поздоровавшись с обоими. — Богатство в пятирублёвые монетки не конвертируется. Богатство — это пластиковая карточка, а лучше несколько. Вы про**ываете молодость на ничто.
— Умный, да? — мрачно спросил Семён.
— Он Пушкин, он, сука, гений, — гыгыкнул Рыба.
— Сукин сын, прошу заметить, — поправил я и, оставив ребят сношаться с искусственным интеллектом, подошёл к прилавку.
— «Винстон» синий, — попросил я.
Продавщица, женщина лет тридцати, со стервозной причёской, которая, казалось, натягивала кожу на лице, смерила меня высокомерным взглядом.
— А лет тебе сколько? — спросила она.
— Хотите сходить на свидание? — подмигнул я.
— Ага, щас!
Фыркнула, отвернулась, но видно было, что ей приятно. Честное слово, иные женщины кажутся дрессированными зверьками. Собственно, мужчины тоже.
— Ладно, давайте так, — вздохнул я. — Дайте мне «Сникерс», «Марс», «Натс», всего по одному. Ещё вот, жвачку, вот эту, да, с наклейкой. Штук десять. Пару «Чупа-чупсов». И ма-а-аленькую пачечку синего «Винстона». Для папы.
Непонятно каким макаром я сломал систему. Женщина выдала мне всё требуемое и пакет.
— Чё, покурим? — тут же подскочил Рыба.
— Вот ты бы лучше блок сигарет взял, чем эту херню кормить, — кивнул я на автомат.
— Да ладно, чё ты жмёшься?
— Я не жмусь, я поучаю. Пошли.
Закурили втроём у дверей магазина. Семён был какой-то смурной. Наверное, Рыба ему рассказал, как мы ходили на дело, и теперь Вол переживал трудный период осознания, что придётся ему делить Рыбу со мной.
— Вол, — сказал я. — Ты домашку записывал?
На его левой руке, засунутой в карман куртки, болтался пожульканный пакет с учебниками и тетрадями.
— Чё-то записывал, — пробурчал он.
Рыбин тоже не мог сказать ничего определённого. Вот интересно, херово учиться — это у них такая социальная позиция, или просто от тупизны? Ну, насчёт Вола не знаю, но Рыба, при ближайшем рассмотрении, впечатления идиота не производит. Да и подонка законченного — тоже. Всё зависит от точки отсчёта.
— А где Гришка живёт знаешь?
— А ты чё, добить его собрался? — заржал Рыба, исходя дымом, как огнедышащий дракон.
— Угу, делать больше нечего. Знаешь, нет?
В итоге они мне дали клочок бумаги, на котором совместными усилиями вписали номера упражнений по математике и русскому, и на пальцах объяснили, где находится Гриша. Туда я и направился, помахивая пакетом.
Дом стоял перпендикулярно Катиному, торцом примыкал к злополучному садику. Если бы Гриша тем вечером вышел на балкон покурить, то, наверное, при желании мог бы видеть эпическую «стрелку». Впрочем, он вряд ли обратил бы на это особое внимание. В Бору в эти непростые времена постоянно кого-то били, а порой и убивали.
Я постоял перед нужным подъездом, выкурил ещё одну сигарету для поднятия решительности. Потом, поколебавшись, выудил из пакета одну жвачку и сунул её в рот. Разжевал. Перед глазами всё поплыло. Н-да-а-а… Как можно было умудриться засунуть в столь маленький брусочек целый килограмм сахара? Поистине, химия — великая наука, за ней будущее. В будущем кроме химии и жрать-то нечего будет.
Гриша жил на пятом этаже. Я медленно поднялся по узкой лестнице. Посередине встретил спускающуюся бабульку, которая что-то ворчала себе под нос. Увидев меня, она тут же расправила перья:
— Ты чаво? Курить собрался?
— Не, спасибо, я на улице покурил, — вежливо ответил я.
— Неча у нас в подъезде курить! Весь подъезд провоняли, дома дышать нечем!
— Козлы, — посочувствовал я. — Давайте их всех убьём?
Бабушка посмотрела на меня диким взглядом и молча поковыляла дальше. Я проводил её добродушной улыбкой. Интересно, это Гриша тут курит постоянно? Вряд ли. Он же спортсмен, он хороший мальчик. Правильный.
Ну вот и нужная дверь. Я перевёл дух и нажал на кнопку звонка. Заиграла самая настоящая мелодия. Кажется, что-то из Моцарта, только ускоренное и оболваненное. Но всё же с прицелом на интеллигенцию. Не то что у меня — «динь-дон», примитивщина.