Замочить Того, стирать без отжима

Инодин Николай Михайлович

В околотке с Николаем долго не церемонятся – просмотр документов, разглядывание монет. Писарь что-то жарко шепчет начальнику на ухо. До задержанного доносится:

— Литеры глаголь, веди тридцать пять, параграфы семь и тринадцать, ваше благородие!

— А ведь ты прав, Гаврюшкин! Мне грешным делом казалось – чудит наместник, а он как в воду глядел.

Приходько, Сивоголовцев! Господина сопроводить во дворец наместника! На извозчике, да смотрите мне, с уважением!

И, повернувшись к Николаю:

— Обязан во исполнение приказа наместника Его Императорского Величества

препроводить, — и развёл руками.

***

Вода была мокрой и холодной.

— Постойте! — гневно вскричал голос в голове Александра, — Какая, спрашивается, вода на Белорусском вокзале?

 От громкого крика голова еще больше заболела, а нестерпимая жажда стала абсолютно невыносимой. Но вода была горькой!!! И желудку это не понравилось.

— А вот за нарушение кислотно-щелочного баланса Тихага акияна господину скуденту придётся и штраф заплатить! — назидательно произнёс строгий голос.

С трудом приняв вертикальное положение, Александр гневно (сквозь с трудом приоткрытые глаза) воззрился на импозантного городового (полового? Околоточного? В общем, жандарма) во всей его красе.

— И с какой вы площадки, милейший? — скептически поинтересовался работник культуры, лихорадочно прикидывая, каким это образом на съемках сериала «Не родись!!» оказался этот ряженый.

— И не с площадки, а с участка. Куда мы и проследуем, — бережно, но крепко беря под руку Александра, проворковал полицейский, — А коли у господина имеется наличность, то по дороге нам встретится павильон дядюшки Хо, где можно и здоровьеце наше поправить.

Идти по натоптанной многими отдыхающими тропинке было легко и приятно. Солнце ярко светило, птички распинались, как рок-певцы на стадионе, и даже огромные серые слоны на рейде дымили как-то умиротворенно. Идущий сзади полицейский благодушно рассказывал о «тяготах и лишениях» службы, делая упор на особую роль некого Запийсало:

— …и входит Запийсало в этот рассадник блуда и разврата, и говорит, сдувая дымок со ствола леворьвера «Руки на потылицу! Нэ вурухаться!»…

Резкий поворот оставил позади эпическую сагу тайного гения сыска, но когда Александр слегка замедлил шаг, то услышал дополнительные детали

— … а вкруголя панбархат шуршит, шёлка развиваются, из девиц разврата так и прёт, только успевай глаза закрывать! Роскошь такая, что не то, что в Одессе, в самом Бердичиве отродясь не видали. А посреди стоит фортепьяна! Но Запийсало в самом Бобруйске с кантором Смирновскую пил, его на такую пошлую богатству не возьмёшь! И говорит он ангельским голосом, вежливо, согласно циркуляру за нумером восемьсот двадцать три, от самого товарища министра унутренних справ: «А ну, грабли в гору, господа шулера и прочая резко уголовная шелупонь!»… А вот сейчас аккурат налево поверните, господин скудент. Вона оно сам дядюшка нас вышел встречать! И правильно! Потомушта власть!

Войдя в небольшое помещение, осветитель с любопытством огляделся. Было, в принципе, всё привычно. Ну подумаешь, городовой… Регулярно перекуривая в компании зашитого в шкуры варвара, гламурной блондинки, одетой согласно дресс-коду двадцать какого-века и небритого ковбоя в клетчатой рубахе, перестаешь обращать внимание на условности. Так что насквозь пропахший восточными благовониями типичный салун Дикого Запада, с простреленной стойкой и столиками в виде неподъемных пней, когнитивного диссонанса не вызвал. Непрерывно кланяясь, дядюшка Хо провёл почетных гостей к особо большой колоде и стал расставлять чашечки, плошечки, флакончики и курительницы. Всё это он доставал, казалось, из широких рукавов своего расшитого восточным зверьем халата.

Полицейский нахмурился:

— Не то ты ставишь, дядюшка. Или совсем зрение потерял? Ты чего, не видишь, что господин совсем больной?

Салунщик только мигнул, и посреди столика крепко встала солидная бутыль, гордо объявившая всему миру своей этикеткой, что содержимое ея именуется «Столовое вино №20». В углу наклейки скромно, не бросаясь в глаза, мельчила надпись: 451о по Фаренгейту.

По-прежнему молча восточный кудесник материализовал два стакана с родными до боли гранями и попытался исчезнуть. Но городовой величественным жестом остановил трактирщика:

— Рядом сидай! Или не в России живёшь?

Дядюшка Хо вошёл в новый цикл поклонов, но от удара широкой ладони по столешнице очнулся и робко присел на краешек чудовищного по своей крепости табурета.

— Таки будем знакомы, — ловким движением срывая сургуч с горлышка, и разливая жидкость по стаканам, объявляет банкующий, — Я буду урядник Запийсало, это, — он небрежно кивает в сторону хозяина, — Дядюшка Хо, почтенный трактирщик.

— Александр Листвин, — привстаёт осветитель, и, повинуясь какому-то чутью, добавляет, — Честь имею!

Все настороженно замолкают, но Листвин поднимает стакан, и громко произносит:

— За здоровье, господа!

Здоровыми быть хотят все, бутыль быстро пустеет. Появляются племянницы дядюшки, но быстро смекнув, что конкуренции с белой, очищенной, им не выдержать, исчезают. А за столом идёт важный разговор: о мужской солидарности, о том, что все друг друга уважают, и о мировой политике. Дядюшка Хо оказался угнетенным и обиженным представителем…. В общем, то ли Амана, то ли кармана. Главное, пьёт наравне со всеми, и всё прекрасно понимает. Потом, дядюшка встаёт, задумчиво заглядывает в стакан и произносит тост. На родном. Выпив, вздыхает с облегчением, и падает.

— Как он мудро сказал, — роняет слезу во что-то плавающее в миске Запийсало, и тянется за бутылью. Что-то плавающее в миске моргает ему в ответ.

— Жаль, конечно, что так быстро ушёл, видно дела…

— А что он сказал?

— Не знаю, но – мудро!

Поправление здоровья доходит до максимума, потом до минимума и вновь устремляется вверх. В какой-то момент Листвин замечает, что у него на коленях сидит какая-то китаянка и подпевает двум своим подругам, сидящим на коленях у Запийсало. Все хором поют что-то странное. Прислушавшись, Александр смекает, что сам он исполняет попурри из советских песен, городовой старательно вытягивает «Нэсе Галя воду», а девушки тоненько, но решительно чирикают что-то напоминающее «Алеет Восток». Но поют все дружно, и, главное, душевно.