Замочить Того, стирать без отжима

Инодин Николай Михайлович

— Эх, близок локоть, а не укусишь, — с горечью константировал Алексеев, и с интересом взглянул на визави, — Слушай, а ведь хохол это не только сало, но и вернейший добытчик. Пошли его за закуской!

— Нафига? Закуска градус крадёт! Я лучше его за «Смирновской» пошлю. Чтобы плавно перйти в состояние нирваны. Та-рас! Встань передо мной, как лист перед травой!

— Слуш, вашбродь!

— Достань-ка, братец нам литра два хлебного вина двадцать первого нумера, ну и мясцо какое-нибудь. А! И огурчиков, расстарайся, пожалуйста.

— Бу сделано! — старательно мигая двумя глазами сразу, в ответ на заговорщицкое подмигивание,

отрапортовал поручик по адмирательству, получивший сей чин только что, от адмирала.

Через некоторое время, отмерянное верстовыми бутылками, господин адмирал мог только дружелюбно мычать, но еще поднимал стакан. Тем временем наглый потомок приватизировал печать, ключи от сейфов и подбивал наместника подписать закон об объявлении военного положения в наместничестве. Под окнами рыл землю копытами дядюшка Хо, запряженный в шарабан с племянницами. Вернее, мостовую копытили лошадки. Дядюшка охранял дверцу кареты от многочисленных штатских и военных. Но локомотив истории уже свернул на коварно переведенной стрелке и с рёвом устремился по новому пути. Куда? Конечно в будущее, какое бы оно не было.

***

Трофейный, не то японский, не то китайский шёлковый халат, расшитый синими и золотыми драконами, при ходьбе приятно щекочет свободные от опостылевших чулок бёдра. Трофейные же домашние туфли на войлочной подошве бесшумно несут вперёд слегка располневшее, но всё ещё аппетитное, по-женски привлекательное тело.

— Всё-таки Анатоль, круглый ведь дурак, прости, Господи, а тогда, в Тяньцзине, не растерялся, хоть и ранен был. Впрочем, может быть, именно боль от ран заставила его ленивый мозг соображать чуточку быстрее? Впрочем, хватательный рефлекс у него всегда был отменный – Вера Александровна тенью проскользнула в коридор и повела тонким аристократическим носом. Да, предчувствие, сдавившее в столь ранний час её любящее сердце, не обмануло – он, вне всякого сомнения, ОН!

Сиреневой тенью пронеслась она по спящему особняку, ощущая, как бегут по бархатной коже мурашки, как знакомое сосущее ощущение появляется где-то внизу живота… Сейчас, ещё немного, главное, не шуметь. Кто сейчас с ним? От одной мысли, что к вожделенному телу сейчас прикасается другая, заломило зубы. Он такой… молодой, кожа гладкая, без морщин, сквозь неё так сладко просматриваются сильные мышцы! И это чудо сейчас ласкают грубые неловкие пальцы кухарки или поварихи?

—Не позволю, — мимо воли вырвалось из приоткрывшихся полных губ.

Вера Александровна знает, что хороша, не столь давно прекраснейшей из одесских невест посвящали стихи:

Леса задрожали, и вздрогнул гранит,

Узревши зарю её нежных ланит!

Уверен – не выстоит даже Персей

Пред дивной упругостью этих...

Госпожа Стессель встряхнула головкой, отгоняя неуместные сейчас воспоминания – в той оде была не одна строфа, а воображение юного, но уже многое повидавшего автора было пылким и неудержимым. Одесса, там все такие.

— Неужели… неужели опоздала? – ещё не дошла до дверей, а ноздри уже не могут чувствовать ничего, кроме волшебного запаха его разгорячённой плоти. Преодолевая предательскую слабость в ногах, Вера Алексеевна дотянулась до дверной ручки и трепещущими пальцами, изнемогая от страсти, распахнула дверь настежь.

— Успела...

С неженской силой она перехватила занесённую над НИМ руку, вывернула из пальцев застигнутой на горячем служанки нож и выдохнула в лицо мерзавке всё, что успело накопиться на сердце за это время:

— Дрянь, неблагодарная дура!

Отброшенный в гневе тесак ударился о стенку и обиженно зазвенел на кафельном полу.

— Сколько раз тебе повторять, мерзавка! Гуся нарезают холодным! ХОЛОДНЫМ, ты, тупая кухонная мешалка! Тогда куски выходят ровные и красивые! Опять хотела меня перед гостями выставить дурной хозяйкой!

Тряпкой, грязной кухонной тряпкой по испуганной тупой деревенской роже! Ты у меня запомнишь, как подавать на господский стол развалившуюся тушку, навсегда запомнишь!

Повариха часто-часто трясёт головой, закрываясь от безжалостной тряпки распаренными красными руками.

Вера Алексеевна устало опускается на табурет. Всё-таки в кухне жарко и душно, невыносимо хочется глотнуть свежего воздуха. И сердце колотится в груди – нельзя, милочка, так нервничать, в твои-то годы!

И будто что-то сломалось внутри – какие годы, какая Вера Алексеевна? Меня зовут Леся! В жизни я не носила таких чудовищных тряпок! Но взгляд, брошенный по сторонам, утверждает – вокруг кухня богатого дома, на тебе – чудовищно пёстрый халат, Домна с дрожащими губами подаёт тебе чашку с водой, и ты – супруга военного коменданта Порт-Артура, генерал-лейтенанта от инфантерии Анатолия Михайловича Стесселя, принимаешь питьё и жадно пьёшь – до дна.

Сама не запомнила, как доплелась до кровати, как рухнула на софу, стряхнув с ног дурацкие, но довольно удобные трофейные тапки.

— Твою мать, и тут китайскую обувь таскать! – мелькнула шальная мысль перед тем как сознание погасло.

Утром в комнату сунула нос одна из сироток, взятых на воспитание госпожой генеральшей. И ведь не вспомнить, как зовут — хоть убей.

— Вон!

— Но…

— Вон, я сказала!

Через полчаса по тому же маршруту отправился и сам комендант – не помогли ни верноподданнические усы с бородкой, ни представительный вид, ни умение выразительно мычать. Вазу конечно, потом пожалела, но ведь их, тут, в Маньчжурии, поди в любой лавке – валом. Лучшая хозяйка гарнизона, первая дама и руководитель общества кружка хорового пения Порт-Артура трое суток не появлялась из своих покоев.

— Что вам не ясно? Болею я! Домна! Жрать неси!

Милейший Пётр Венедиктович, добрейшей души человек, в соответствии с принесённой клятвой Гиппократа сунулся было осмотреть болящую. После того сначала отпаивал себя собственными пилюлями, а как не помогло, присоединился к хозяину дома в его рабочем кабинете.

— Как думаете, Пётр Венедиктович, Верочка… Пройдёт это? Она же всегда… Ангел, чистый ангел во плоти… — Генерал всхлипнул, — Орёт, как фельдфебель!

— Мужайтесь, Анатолий Михайлович, Бог милостив, всё образуется.

Через три дня Госпожа Стессель изволили выйти из добровольного заточения, произведя фурор своим внешним видом.

— В-вера А-алексеевна, — опешил попавшийся ей на встречу адъютант мужа.

— Здравствуйте, голубчик! — улыбнулась ему хозяйка дома, — а что это у вас с дикцией?

— У-у меня нет слов!

— Вы мне решительно не нравитесь сегодня, ротмистр. Что же это за адъютант, если слова найти не может? Подите куда-нибудь, поищите там. В библиотеке несколько словарей третьего дня видала, возможно, в них помощь обретёте?