Замок Фрюденхольм

Шерфиг Ханс

Расмус Ларсен обратился к ним от имени прихода:

— Следует еще раз подчеркнуть то, на что указывалось уже ранее, а именно что корпус датчан-добровольцев, носящий имя «Дания» и предназначенный служить под датским флагом и под датским командованием и вносить свою лепту в общеевропейскую борьбу с мировым коммунизмом, не является политической организацией. В корпус принимают всех способных носить оружие мужчин независимо от их политического мировоззрения.

Мудрое и необходимое заявление правительства гласит, что Дания как государство не может принимать

участия в военных действиях. Но мы уважаем тех, кто следует голосу своей совести, и мы одобряем участие датских добровольцев в борьбе на Восточном фронте, если оно осуществляется должным порядком, дисциплинированно и под ответственным руководством.

Затем собравшиеся спели под моросящим дождем:

Где б буря меня ни застала, В любом чужеземном краю, Я смело с открытым забралом Сражался за веру свою. На шлеме орел — мое знамя, Украшены латы крестом, И лев, окруженный сердцами, Мне служит надежным щитом.

Пастор Нёррегор-Ольсен раскрыл зонтик и, произнося речь, так и держал его открытым.

— Вот они, юные и смелые! Вот они, готовые ринуться в бой за все, что им дорого. Да, даже умереть, если придется! Ибо нельзя не считаться с тем, что борьба может стоить жизни!

За что же идет борьба? Разве только за честь и славу? Или за власть? За господство одной нации над другой? За богатство и золото?

О нет! Борьба ведется за нечто большее, чем богатство и золото, чем честь и слава. На броне знак креста! И в этом главная суть данного похода.

Дождь пошел сильнее. Четыре солдата-добровольца промокли, но стойко держались около своих чемоданов. Гарри крепко держал свою картонку, которая намокла и грозила развалиться. Пастор Нёррегор-Ольсен переложил зонт в другую руку и продолжал свою речь:

— Вот именно. На броне — знак креста! Это главное…

Желтый автобус подошел, и шофер засигналил. Торжеству пришел конец, ибо четырем крестоносцам следовало вовремя прибыть на новое торжество, на парад перед отправкой всего корпуса из Копенгагена. Пастор Нёррегор-Ольсен поднял зонтик и громко произнес:

— Не страшитесь сил мрака! Звезды будут светить вам!

— Поехали, — крикнул шофер.

— С отцом небесным, не зная страха, пускайтесь в путь! — сказал пастор.

Он запел, и собравшиеся, как могли, подтянули:

Всегда и везде будь смел, Куда поведет тебя бог…

Гарри со своей мокрой картонкой первый влез в автобус. За ним оба охранника — Хольгер и Кнут в блестящих дождевиках. Последним вошел Ore; только он один и успел попрощаться с Нильсом Мадсеном и его женой. Пассажиры автобуса встретили четверку враждебными взглядами.

Автобус под дождем тронулся в путь.

58

Дверь

в камеру № 32 открылась.

— Свидание. Торопитесь, следуйте за мной! — Надзиратель подталкивает Мартина. — Сюда!

Камера посещений находится на первом этаже. Посредине она разделена барьером. Мартина вводят внутрь и запирают. По обе стороны барьера по стулу. И еще стул для служителя, который должен присутствовать при свидании. Барьер еще надстроен досками, так что беседующие, сидя, могут видеть только головы друг друга.

Мартин сел, и тогда впустили Маргрету, предупредив ее, чтобы она села по другую сторону барьера. Она одета по-городскому, в шляпе, летнем пальто, бумажных перчатках.

— Здравствуй, — говорит она.

— Здравствуй, — говорит Мартин.

Они давно не виделись. Мартин несколько бледен. Маргрета красива и в городской одежде кажется чужой.

Беседующим запрещается вставать. Запрещается также говорить о «деле» или об условиях в тюрьме. На беседу отведено десять минут. Служитель вынимает секундомер и засекает время. Пожалуйста, говорите!

За наблюдающим служителем тоже наблюдают. Инспектор иногда открывает круглый «глазок» в двери камеры и проверяет, все ли идет, как положено.

Маргрета спрашивает Мартина, как он поживает, злится на себя, что попусту тратит время. Секундомер громко тикает.

— Спасибо. Очень хорошо. В данных условиях, — отвечает Мартин. — А ты? А дети?

— Все хорошо. Все здоровы. Дети скучают по тебе, каждый день о тебе спрашивают, но я не хотела брать кого-нибудь из них сюда — в первый раз.

— Правильно сделала. Это не для детей. Занятия в школе уже начались?

— Вчера.

— И Герда уже пошла в школу. А Роза во втором классе.

— Да, Герда очень важничает: я купила ей пенал.

— Двойной, какой был у тебя, когда ты училась?

— Нет, таких больше не делают. Теперь они кожаные пли клеенчатые. И обычно на молнии. Но у нее не такой. На кнопках, за две кроны. На молнии стоит пять.

— Дорого. Сойдет и на кнопках.

Их беседа нелепа. Обоим хочется сказать не то, что они говорят. Время идет слишком быстро. И одновременно слишком медленно. Служитель наблюдает за ними, а «глазок» в двери наблюдает за служителем. Секундомер тикает. Осталось шесть минут.

— Как поживает тетя Йоханна? — спрашивает Мартин. — И ее муж?

— Тетя? Хорошо. Дядя тоже. Он здоров.

— Приятно слышать.

— Вся семья здорова, — говорит Маргрета, — Вся семья.

Сказать нужно так много, а время идет. Нужно рассказать и о деньгах. О конторе по социальным делам. О Расмусе Ларсене. Маргрета не хочет огорчать Мартина. Но не хочет и лгать, отвечая на его вопросы. Не говорит, что Расмус Ларсен грозил организацией по охране детей. А вообще к ней все хорошо относятся, помогают. Енс Ольсен дает достаточно молока, и ягод, и капусты бесплатно. Вначале все было иначе, люди боялись, избегали Маргрету, не решались говорить с ней. Но доктор Дамсё и старый учитель Тофте навещали ее с самого первого дня.