Замок искушений
Шрифт:
— Кучер сказал, что это случилось только в пятницу… надо думать, завтра уберут…
Девица, выслушав его, окинула брезгливым и презрительным взглядом шедших ей навстречу троих путников, похожих на погорельцев, которые, многозначительно переглянувшись, неспешно побрели по дороге, огибающей речные пороги и извивы. Навстречу им попалась карета, из которой слышались веселые и чуть подвыпившие голоса молодых людей и переливчатое сопрано девичьего смеха. «Не смешите, Гюстав» «Полно вам, Розали, посмотрите, что натворила Сесиль» «Люсьен, ну как вы можете?» Рядом с кучером сидел молодой голубоглазый блондин, который тоже окинул их взглядом удивлённым и чуть пренебрежительным.
Этьенн проводил экипаж долгим взглядом — и сделал то, от чего вздрогнул Клермон. Его сиятельство осенил себя крестом и пробормотал: «Господи, помилуй и спаси…», потом резким движением сдернул с запястья браслет и зашвырнул его в реку. Он что-то еле слышно бормотал, и неожиданно Клермон различил в его бормотании знакомые слова. «Je, Estienne, renoncie a tout enfer et aux diables, a toutes leurs propres orgueilz et a toutes leurs euvres et voulentez, et me offre corps et аme et me rens a Dieu le P`ere celestial, a son benoit et glorieux Filz Sauveur et Rеdempteur du monde et au Saint Esperit, trois en personnes et une en deit'e, vif et vrai Dieu…». [1]
1
«Я, Этьенн, отрекаюсь от ада и диаволов, от их гордыни и всех их дел и помыслов, и вверяю тело и душу Господу Отцу Небесному, его блаженному и славному Сыну, Спасителю и Искупителю мира, и Святому Духу, триединому и единосущному в божественности, живому и истинному Богу». (ст. фр.)
Этьенн всё понял. Дьяволов водевиль требовал новых участников, шестеро из которых обречены были занять ниши склепа. Да и полно — постоянно ли число гробниц? И так будет до скончания века… Тысячи Замков Искушений — ими покрыта земля, и в каждом поминутно, не прекращаясь, разыгрывается драма прельщения человека его же собственным скотством. Этот старый чёрт был в чём-то прав, и часто говорил, одурачивая его, чистейшую правду… Но он, Этьенн, больше в водевилях не участвует. То, что сам он выскочил из когтистых лап дьявола, было для Этьенна странным недоумением, но оно гасло в сиянии глаз Предвечного. Почему он уцелел — это он мог понять и после — ведь у него впереди была вечность. Он заново создаст себя. Этьенн с трудом сжимал ладони, чувствовал боль во всем теле, но её импульсы не доходили до сознания. Он понял, зачем пришёл в этот мир и в чём смысл его бытия, он больше не будет бессмысленно волочить тяжелую ненужную тачку с ненужным ему грузом, всё стало на свои места, всё осмыслялось удивительно мудро и гармонично — впервые в жизни.
Бог есть и Он ждёт его — и ничего другое было незначимо.
Лишь в шестом часу пополудни они добрались до первого селения. Здесь Этьенну удалось договориться о ночлеге и подводе, которую он нанял до Гренобля. На следующее утро они двинулись в путь. Клермон заметил, что Этьенн странно отстранён и от него, и от Элоди, почти не замечает их, погружённый в какие-то свои сумрачные мысли. От Гренобля до Роанна они наняли дорожный экипаж, ехали неспешно и на второй день, когда полдороги осталось позади, он увидел, что глаза Этьенна потускнели и совсем темны. Неожиданно лошади остановились. Возница извинился — лопнула подпруга. Это недолго.
Этьенн вскочил и распахнул дверцы кареты.
— Где мы?
— В десяти лье от Сент-Этьенна, сударь. Места здесь горные, почти нежилые.
— А это куда дорога? — он показал рукой на каменные ступени, которые поднимались куда-то в гору, за скальный уступ, поросший лесом.
— Там, мсье, старый мужской монастырь, в нём сегодня только десять братьев.
Этьенн вздрогнул всем телом.
— Одиннадцать, — тихо поправил он возницу.
Он всунул руки в карманы и из одного извлёк кошелёк, набитый ассигнациями, из другого — вынул старый потёртый бархатный мешочек с иконой. Первый — вложил в руку Армана, второй, не глядя, протянул Элоди — и, не прощаясь, ринулся вверх по ступеням, что уводили вверх. Клермон заворожено следил за ним, пока стройная фигура Этьенна не исчезла за каменистым уступом. Туда же смотрела и Элоди. Потом их глаза встретились.
— Ты что-нибудь понимаешь? — Клермон недоумевал.
— Понимаю. Ты был прав. Он будет очень светлым человеком. — Элоди взяла свой мешочек. — Я и не знала, что он у него. Рада, что он не остался под обломками замка. Этот образок был с бабушкой в последнюю минуту её жизни. Не хотелось его потерять, — она вынула иконку, приникла к ней губами.
— И тебя ничего не удивляет? Он даже не простился!
Элоди закусила губу, потом кивнула.
— Все правильно. Он увидел Господа, и мы перестали для него существовать. Аббат Легран говорил, когда сердце и душу человека озарит Христос — мир для него теряет смысл. Я лишь не думала, что таким человеком может оказаться он… Ты был прав. Когда он сказал, что умрёт за тебя… Я поразилась. Это его и спасло — не то венчать бы ему собой ту пирамиду чёрных гробниц. Воистину, чудо.
Она опустила глаза, помолчала и грустно улыбнулась.
Эпилог.
Его сиятельства графа Этьенна Виларсо де Торана его милость виконт Арман де Гэрин де Клермон больше никогда не видел, хотя думал о нём часто. Старшего сына Армана назвали в честь покойных прадедов, Шарлем Аленом, но своего второго сына он назвал Этьенном. Элоди не возражала.
Смерть несчастных сестер д'Эрсенвиль сделала Элоди одной из богатейших невест департамента, и ныне семья де Клермон ни в чём не терпит нужды. Однако Арман счёл своим долгом продолжить дело своего учителя, и ныне преподает в Сорбонне. Элоди снова не возражала мужу. Сама Элоди де Клермон занята воспитанием детей, особенно двух дочерей, не доверяя их гувернанткам. Память о мадам Дюваль, которую она безжалостно, но спокойно вышвырнула сразу после своего бракосочетания из Эрсенвиля, все ещё остра в ней.
Элоди не любит шума светских увеселений, и семья проводит большую часть года в тихом доме в предместье Парижа. Мечты Элоди о долгих счастливых вечерах с мужем и детьми сбылись, хотя по ночам ей всё ещё снятся ужасные сны о прошлом. В них чернеют ниши склепов, кривляются препротивные бесы и стенают скелетообразные тени сестёр, заставляя её просыпаться в ужасе и ознобе.
Арману же снятся другие сны… В них — то какой-то Люсьен, виконт де Фронсак, сговаривается с его сиятельством графом де Суассоном отравить Гюстава де Мариньи, сам желая совратить красотку Сесиль, то, — напротив, некий Монтиньяк насквозь пронзает шпагой соперника, Франсуа Леброка, и сбрасывает тело в реку, и оно влечётся по волнам горной речушки, омывающей фундамент огромного замка из терракотовых камней с двускатной крышей и тремя башнями… А порой — ему снится страшный в своей удручающей мудрости тёмный лик его светлости…
Ночь за ночью в его снах разворачивается дьяволов водевиль, местами удручающий, местами смешащий, местами — просто заставляющий жаждать пробуждения. Перед ним бесконечно вращается калейдоскоп людских судеб, образуя причудливые и замысловатые узоры в трехмерном пространстве длинных зеркал. Узоры прихотливые и затейливые, но всё же до скуки одинаковые, и бесконечное разнообразие одного и того же однообразия заставляет мсье де Клермона сочувствовать хозяину замка Тентасэ…
Поистине скорбна его участь. Порча духа и свобода от Бога и Бытия, кои он воплотил первый, сегодня обрекает его на необходимость исследовать порчу чуждых ему человеческих душ и наблюдать бесконечно навязчивые и перманентно повторяющиеся грешные падения и редкие взлеты ненавидимого им людского духа…
Забава не из веселых — ибо чего не видел он на протяжении тысячелетий?
Недавно Арман, придя с супругой и детьми в воскресение с церковной службы, обратился к ней с изумившим её вопросом. Как она полагает, ведь прошло ровно семь лет с того дня, как они впервые встретились в Тентасэ, не написать ли ему о тех событиях книгу? Элоди вообще редко возражает мужу, но тут возразила. Во-первых, там остались тела двух её сестёр, и ворошить память о страшном прошлом ей бы не хотелось. Во-вторых, кто же ему поверит-то? Встреча с Дьяволом? Вот сейчас? А в-третьих, он ведь хотел написать работу по старым манускриптам — хроникам Клюни. Этим-то кто займется?