Замок "Мертвая голова"
Шрифт:
Для того чтобы услышать разницу, не требовалось напрягать слух, и мы услышали. Думаю, у некоторых в глубине души с самого начала зародилось некоторое смутное подозрение, а Левассер рассеял его одним жестом. Мы все молчали. Д'Онэ стоял неподвижно, как сфинкс, но сжал кулаки. Изабель Д'Онэ поспешно встала и налила Левассеру коктейль. Он взял напиток, и кольца его засверкали, а яркие темные глаза насмешливо заблестели над ободком бокала.
Глава 16. Смерть под коктейль
Наконец я полностью проникся мистицизмом ситуации.
С непокрытой головой, обдуваемый прохладным бризом, я стоял на зубчатой стене замка «Мертвая голова». Прямо в центре галереи арок, образующих зубы, зияли открытые двери, которых
Мы совершили путешествие через стремительную реку в напоенную ароматами ночь! Я вспомнил щекотание белого мехового воротника темной накидки Салли Рейн, когда мы плыли в раскачивающейся моторной лодке. Я вспомнил золоченые туфельки Изабель Д'Онэ, высокую луну, серебрящуюся воду, а больше всего – огромный освещенный череп, глядящий с высоты пурпурными глазами. Сумасшествие! Сквозь пыхтение мотора я слышал надтреснутый голос герцогини, поющей «…пусть дует ветер штормовой!». Еще одна лодка начала свое таинственное путешествие от дома Элисона. На причале, на противоположном берегу, горели фонари. Кто-то вспомнил Стикс, а женщины, чтобы взобраться на холм, надели галоши на свои легкие туфельки. Сплошной крик, смех, вздохи и ужас…
Вокруг меня на зубчатых стенах горели факелы. Внизу, вдали, я смутно разглядел зеленый мундир полицейского. Я повернулся, возвратился в центральный коридор и убедился, что железная дверь по-прежнему открыта. Коридор с цветным окном и витой лестницей, по которому мы шли прошлой ночью, я узнал, только пройдя мимо.
Большой, но строгий центральный холл. На заднем плане, у стены, широкая лестница, высоко под потолком разделяющаяся на две галереи. Пол и лестница застланы толстым черным ковром. В подсвечниках по всей длине галереи горели свечи, но внизу было темно. У стены наверху стояли черные миланские доспехи пятнадцатого века, позолоченные и инкрустированные. В прорезях забрала горели свечи. Жутковатая фигура смотрела на меня, опираясь на меч.
Не знаю, почему я содрогнулся, поднимаясь по лестнице. Я вновь обратил внимание, что при дневном свете этот холл освещался только светом из окна с желтым стеклом, напоминающим нос черепа, перед которым на железной цепи свисала с потолка гигантская люстра со свечами. Замок был слишком величественным, слишком чудовищным и слишком напоминал призрака с рыжими волосами. На лестничной площадке за доспехами что-то зашевелилось, и мне стало страшно.
– Я вас искала, – донесся до меня голос Салли Рейн. – Вы что, выдохлись? Народ наверху уже пьет! Идемте!
Она казалась очень маленькой в тени черных доспехов. Желтый свет жутковато играл на ее накрашенных губах. Огромные темные глаза неотрывно смотрели на меня. В руках
Салли держала дна бокала. Один протянула мне. Я залпом выпил «Золотую зарю», которая приятно согрела меня.
– Все кончено, – прошептала она из тени доспехов. – Он выпил и рассказал мне. Вообще-то меня это не слишком трогает.
Я поставил бокал на постамент доспехов и сжал руками ее лицо.
– Будьте осторожны, – предупредила она, подмигнув. – Я не собираюсь снова загораться!
Во время паузы я ощутил острую боль. С этой девушкой шутки плохи. Что бы ни происходило, она всегда предельно серьезна. А играть теперь…
– Пойдемте наверх, – позвала она.
Пройдя несколько пролетов до этажа, где располагалась столовая, мы оказались в комнате, венчающей череп. На нас нахлынул шум. Он бил по барабанным перепонкам, и меня вновь захлестнул мучительный водоворот напряженного ожидания. Подняв глаза, я увидел стеклянный куполообразный потолок, поддерживаемый колоннами из черного дерева. На мозаичном полу черно-золотыми плитками были выложены знаки зодиака, но какие именно – я различить не мог, потому что пол был застелен шкурами животных, как и в доме Элисона. Все головы скалили челюсти с белыми клыками, создавая впечатление какого-то страшного мертвого зверинца, что не мешало людям спокойно расхаживать по комнате. Четыре огромные люстры со свечами, свисающие с потолка, бросали на мозаичный пол огненный свет, но комната все равно была плохо освещена. Я не мог различить деталей – везде, куда не попадал свет от свечей, царил мрак. Изабель Д'Онэ и Левассер сидели на турецкой оттоманке в середине комнаты. Они наливали напиток из большой пурпурной стеклянной фляги – такие продаются в лавках в Тунисе, – и Левассер, уже заметно навеселе, выкрикивал ей комплименты. Она, раскрасневшаяся, смеялась, кокетничала и просила его замолчать. По всему было видно, что она тоже хорошо повеселилась. Данстен, с бокалом в руке и с решительным выражением лица, разгуливал но комнате. По-видимому, он что-то искал, но непонятно, что именно. Кто-то в полутьме начал перебирать клавиши пианино. Игрок не выдерживал такта, но мелодию с готовностью подхватили голоса Банколена, Галливана и герцогини. Они запели:
– Ах, генерал принес croix de guerre, parlez-vous [10] , генерал принес croix de guerre, parlez-vous!..
Я никогда не видел, чтобы Банколен с таким воодушевлением предавался веселью. Совсем не похоже на него – и я невольно задал себе вопрос: что он еще задумал? (А он, безусловно, что-то задумал!) Голоса страстно объясняли, что они думают о генерале, и пересказывали потрясающие любовные приключения легкомысленной дамы из Армантьера. Я задумался, к чему рано или поздно все это приведет, и решил выпить еще. В углу, возле свечи, одиноко горящей на лакированном шкафчике, я заметил фон Арнхайма. Он стоял неподвижно, в позе Наполеона.
10
Крест «За боевые заслуги», надо же ( фр.).
Салли Рейн, заметив группу у пианино, закричала от восторга и убежала от меня к ним. Я подошел к фон Арнхайму, стоящему под канделябром, и невольно содрогнулся при виде его лица – холодного, злого, настороженного. Его зеленые прищуренные глаза медленно оглядывали комнату. Стоя в одиночестве возле книжных полок, в желтом ореоле света, он, казалось, был на мили отдален от окружающего его веселья. Мне стало не по себе от контраста между пронзительными голосами у пианино и этим наблюдателем с Дарьенского залива. Нелепый венчик светлых волос на его лысой голове выглядел довольно угрожающе. Я немного боялся немецкого профи. Пока я приближался к нему, мне в голову пришла любопытная, ужасная мысль…
– Ваша вечеринка, барон фон Арнхайм, – сказал я, – похоже, удается.
Сыщик медленно повернул ко мне голову.
– За то короткое время, что мы здесь, она, кажется, уже удалась, – ответил он. – А дальше будет еще интереснее!
Данстен, осторожно держа бокал, прошествовал рядом с нами. Проходя мимо тигриной головы, он остановился, внимательно разглядел ее и поплелся дальше. От шума у меня, заболела голова, а певцы не унимались. К нам снова, словно планета на орбите, приблизился Данстен. Он остановился и очень отчетливо произнес:
– Прекрасный голубой Дунай.
И пошел дальше. Фон Арнхайм, как никто другой, действовал мне на нервы. Кто-то оставил на чайном столике бокал с зеленоватой жидкостью. Я попробовал. Это оказалось перно. Я выпил. Фон Арнхайм, со сложенными на груди руками, продолжал рассматривать комнату.
– Вот что я вам предложу! – услышали мы среди общего шума голос Галливана. – Здесь представлены пять национальностей – англичане, немцы, бельгийцы, французы и американцы. Мы споем национальные гимны! Споем национальные гимны! Месье Банколен, только у вас хороший голос. Будьте любезны, запевайте! Ну же! «Die Wacht am Rhein!» [11]
11
«Стража на Рейне» ( нем.).