Замок "Мертвая голова"

Карр Джон Диксон

Он посмотрел на Банколена. Лицо француза оставалось совершенно бесстрастным, а его глаза неотрывно смотрели в тень за моим плечом. Сатана на суде – ни дать ни взять.

– Он сказал мне, – продолжал фон Арнхайм, – «Мой друг, вы талантливы. Но из вас в конечном счете ничего не получится, потому что у вас нет воображения». Я никогда не забывал об этом замечании. Сейчас я о нем вспомнил, потому что его замечание и есть решение нашей головоломки.

Фон Арнхайм хлопнул кулаком по столу.

– Ход всей жизни, успеха или безумия может определиться каким-нибудь небрежным замечанием о чьем-то недостатке. И это замечание источает яд еще долго после того, как человек, сделавший его, о нем забыл. Мальчики в военной школе безжалостно смеются над пугалом-корсиканцем и тем самым куют бессмертие Бонапарту. Мы смеемся над заиками, и таким образом рождаются Демосфены. Люди делают это из-за

щемящего страха перед тем, что насмешки справедливы. Двадцать лет назад фокусник по имени Малеже вошел в гардеробную театра, в котором с триумфом выступал Майрон Элисон. Он сказал Элисону, что тот никогда не будет актером. Между ними шла непрекращающаяся, страшная борьба, и Элисона в глубине души всегда мучили кошмары…

Фон Арнхайм чуть заметно шевельнул рукой.

– Мне нет необходимости посвящать вас в подробности. Но у Элисона уже была веская причина ненавидеть Малеже. Малеже, всегда такой успешный, обманным путем захватил его алмазы, стоившие целого состояния, точно так же, как проделал это с Жеромом Д'Онэ. В деле, которое я сегодня получил из Берлина, рассказана вся эта история. Я не стану сейчас утомлять вас ею. Но не потеря денег свела Майрона с ума. Это всего лишь насмешка судьбы. Д'Онэ был практичен. Малеже обманул его, а доказательств не было. Следовательно, они должны вернуть свои деньги сами. Так хладнокровный и рассудительный Д'Онэ и невероятно мечтательный Элисон задумали убийство. И я это знаю, поскольку… у меня нет воображения!

Я не смотрел на остальных, потому что слишком пристально вглядывался в бледное, мрачное, волевое лицо фон Арнхайма. За его спиной сверкали огромные пурпурные окна, обрамленные бежевыми шторами, отражая свет свечей в люстрах. Он повысил голос:

– Они задумали самое хитроумное, поистине дьявольское убийство. Это было гениально. План удовлетворял как холодный рассудок Д'Онэ, так и нездоровую любовь Элисона к театральным эффектам. Поскольку у меня нет воображения, меня неожиданно осенило, я понял, каков был этот план. Обстоятельства вам известны. Малеже ехал в поезде один. Кондуктор клянется, что рядом с ним никого не было. Он исчез, а позже его тело нашли в реке. Это мог быть несчастный случай, это могло быть самоубийством, но ни при каких обстоятельствах это не могло быть убийством. И все же это было убийство! За несколько ночей до смерти Малеже его друзья подстроили ловушку в его собственном замке «Мертвая голова». Он жил уединенно, свои путешествия обставлял таинственностью. У него были странности, поэтому ни один его поступок, даже самый непонятный, никогда не ставился под вопрос даже его слугами. Его заманили в ловушку и связали в одном из бесчисленных потайных мест, которые он сам построил в своем замке. У него отобрали кольца, часы, брелоки, даже кольцо-талисман, с которым он никогда не расставался. Его образ жизни, его таинственность позволили им держать его узником в собственном доме. Теперь вы понимаете, кто был тот человек, который тогда сел на поезд? Вы понимаете, кто когда-то дьявольски талантливо сыграл роль Малеже?..

– О боже мой! – воскликнул Галливан. – Элисон! Я вижу! Я вижу…

– Элисон, – подтвердил фон Арнхайм, – который ехал один и которого должны были принять за Малеже кондуктор и полдюжины случайных людей, видевших фокусника только на сцене, в костюме и гриме. Дело в том, что близко его никто не знал, кроме Д'Онэ и Элисона. Для акробата Элисона ничего не стоило выскочить из окна поезда, приземлиться невредимым и разгримироваться. Затем либо в морге, либо на кладбище было найдено подходящее по комплекции тело, на которое надели кольцо, часы и брелоки Малеже и сбросили его в Рейн той ночью, когда Элисон и Д'Онэ… Доказано, что никакого убийства быть не могло. И еще завещание Малеже. Вы помните, что двумя наследниками были Майрон Элисон и Жером Д'Онэ? Видите, как легко это могло быть подстроено? Вот так! Если бы они просто убили Малеже и похоронили его тело в камнях, они были бы в безопасности. Но Элисона это не удовлетворяло. Он совершил более безумный, опасный и злой поступок, соответствующий его характеру, который заставлял его носить на сцене плащ и шпагу только потому, что он родился слишком поздно для того, чтобы носить их в жизни. Он, должно быть, действовал с детским неистовством своего истинного возраста.

Все сидели застыв в молчании. Даже Данстен заметно протрезвел и, моргая воспаленными глазами, смотрел в свою тарелку. Я через стол взглянул на Банколена и по выражению лица француза понял, что фон Арнхайм прав.

– Мое воображение, – продолжал немец, – как вы замечаете, заводит меня необычайно далеко. И все же я, кажется, представляю себе одну сумасшедшую ночь на Рейне и людей, вероятно в этой комнате. Это произошло после похорон мнимого Малеже. Гроб торжественно унесен, шелк почтительно отброшен, в комнате до сих пор стоит запах венков, а два скорбящих друга расплатились со священником. В замке «Мертвая голова» открыты все ставни. Но Малеже, по-прежнему узник, еще жив. Друзья коварно выжидали. Не должно быть малейшего шанса на провал до тех пор, пока не спет последний гимн, не удовлетворен последний любопытствующий. Если их план не удастся, и еще живой Малеже выкинет очередной ужасный фокус, которыми он так славился, полиции можно будет сказать, что они ему отомстили. Не причинили никакого вреда, а просто преподали хороший урок. Ха! Я, как сейчас, вижу эту комнату с пурпурными окнами, длинными бежевыми шторами и единственной свечой, горящей на широком полированном столе. Гости и слуги ушли. Остались только аккуратно сложенные складные табуретки и запах цветов. Ночь, в окна стучит дождь. Ну, друг Банколен, как теперь работает мое воображение? Д'Онэ в одиночестве сидит у свечи, перед ним бутылка бренди. Элисон вызвался спуститься в узницу Малеже и закончить дело. Итак, Д'Онэ сидит за столом, но пьет немного. Ему не нужен кураж, он все логически продумал. Он ждет возвращения Элисона. В конце концов до него доносятся шаги. Появляется Элисон. Улыбаясь, входит в эту дверь. Д'Онэ вопросительно смотрит на него. Элисон, как истинный актер, вскидывает руки и бессознательно цитирует: «Я сделал дело». В замке по-прежнему тишина, только дождь стучит по окнам.

Вдруг герцогиня с шумом, шокировавшим всех, отодвинула тарелку. Она не произнесла ни слова – но ведь фон Арнхайм говорил о ее брате. Я увидел неистово сверкающие глаза Левассера и неподвижное белое лицо Изабель Д'Онэ.

– Элисон понимал: он должен сказать Д'Онэ, что убил негодяя, – отрывисто заговорил фон Арнхайм. – Он знал, что Д'Онэ хочет покончить с этим делом раз и навсегда. Но сумасшедшая мысль не дает ему покоя и лишает его всяческой логики. Он вне себя. Стоит ли мне рассказывать вам, как Малеже почти семнадцать лет держали узником? В запертом и охраняемом замке? Визиты Элисона по ночам, по тоннелю под Рейном… Комната в башне, без окон, со скользящей панелью вместо двери. Только что смазанные наручники, висящие на железных крюках в стене. Старые газеты, где рассказывается о триумфе Элисона, что лишь усугубляет страдания Малеже. Полусумасшедший охранник и тюремщик, приносящий Малеже еду и убирающий его камеру. Гмм… Снова работает мое воображение.

Теперь я понимаю, почему Элисон держал его в заточении семнадцать лет, почему его безумие, вместо того чтобы пойти на спад, с годами стало только сильнее. Я понимаю, почему он не прикончил своего врага милосердным выстрелом из револьвера, хотя много раз хотел это сделать, а столько лет хранил ужасную тайну. Я понимаю, почему он отказался от британского гражданства и приехал сюда, даже во время войны. Потому что он не смог сломить дух Малеже! Он мог держать Малеже на цепи, как собаку, мог запереть его в камере без окон, без свежего воздуха, мог кормить сухой коркой хлеба и заставить спать на грязной соломе, мог разрушить его тело и ослабить его зрение. Но он не смог ни заглушить его смех, ни подавить его волю, словно это были смех и воля Властелина Света. Тюремщик ни на одно мгновение не восторжествовал над титаническим весельем Малеже.

Ночь. Фонари поднимаются по влажным ступеням башни и описывают круги в дьявольском полумраке. Скользящая панель двери частично открыта, потому что толстые стены не пропускают никакого крика. Бауэр, охранник, хихикает, прислонившись к стене. Элисон просовывает голову в камеру, склоняется над газетой, освещая ее светом фонаря, и читает, шевеля побелевшими губами: «…покорил нас силой и страстью созданного им образа… потрясающе… безусловно, один из великих актеров всех времен…» И тут слышится сначала шуршание соломы, потом звон кандалов, и поднимается омерзительная вонь. Наконец, раздается раскатистый смех: «Да идите вы к черту, дешевый бродячий актеришка!»

Фон Арнхайм, наклонив голову, замолчал. Казалось, он потрясен собственным рассказом. Перед моими глазами вдруг предстала высокая фигура Малеже…

– Крюгер, Либер, приведите его! – крикнул фон Арнхайм.

Он протянул руку в сторону двери. Из нее показались три фигуры. Две из них были в зеленых мундирах и черных касках полицейских, а между ними третий…

Не знаю, что я ожидал увидеть. Но я увидел перед собой огромного человека с обезьяньими руками, грязными рыжими волосами и пронзительными серо-черными глазами. На нем была старомодная одежда, и он пошатывался. Полицейские вывели его на свет… Я невольно отшатнулся, Галливан и Левассер тоже. Внутри у меня словно все оборвалось…