Замок (сборник)
Шрифт:
Я не успел ничего подумать, как услышал: «Одевайтесь, сэр, вы поедете с нами». Я спросил, что произошло. Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой. Я повторил вопрос и добавил, что пока он не объяснит мне, что случилось, я не сдвинусь с места. Он ответил достаточно вежливо: «В вашем доме произошло убийство и вы главный подозреваемый» и указал мне глазами на пакет с оружием: «Ваш?». Я кивнул. Я хотел закричать, что он рехнулся, что я никого не убивал, это какая-то чудовищная мистификация. Но тут вспомнил сон, и слова застыли у меня в горле. Это был не сон, это была правда. Марта убила их и подставила меня. Сопротивляться было бесполезно. Я молча оделся и пошёл за ним.
Мы прошли через зал, там я увидел Марту. Она сидела на диване и вытирала платочком глаза. Она выглядела очень расстроенной. Когда
Дальше всё закрутилось очень быстро. Мне предъявили обвинение в двойном убийстве. Девушка оказалась беременна, ребёнка тоже приписали мне, хотя это и могло оказаться правдой. Дело получило очень широкую огласку. Нарастало общественное недовольство. Все представили так, как будто я напился, взял пистолет и пошёл в сад пострелять ворон, там увидел свет в домике для гостей, зашёл туда и застал там свою любовницу и шофёра голыми в постели. Я пришёл в ярость от ревности и убил обоих, так как был отличным стрелком. Жена моя подтвердила, что в тот день я пришёл навеселе, и дома выпил ещё виски. Моя связь с горничной оказывается, не была секретом ни для кого. С шофёром её тоже видели неоднократно кокетничавшей. Пистолет лежал около постели, на нём были мои отпечатки пальцев. Вина была доказана полностью и сомнений не было ни у кого. Я не мог рассказать сон, меня бы сочли сумасшедшим. Мои адвокаты не смогли ничего сделать, газеты бросились обвинять богатого лоботряса, который вообразил себя бог знает кем, и думает, что всё ему сойдёт с рук. Тройное убийство каралось смертной казнью, и меня приговорили.
После суда я очутился в камере смертников. Адвокаты подавали апелляцию за апелляцией, и приговор удалось немного отсрочить. Это и дало мне необходимое время. Приговор отсрочили на три года, пока в высших инстанциях шли разбирательства, меня перевели в отделение для особо опасных преступников. Теперь у меня в камере был сосед, один раз в день я гулял в тюремном дворе и мог видеть других заключённых. Они относились ко мне насторожённо, я был не из их среды. Надо отметить, что не все здесь были убийцами. Некоторые отбывали срок за разбой, за изнасилование и другие менее тяжкие преступления. Я присматривался к ним, они ко мне. Пока адвокаты воевали за мою жизнь, я пребывал в относительном покое. Марта распоряжалась моими деньгами, но это не сильно меня беспокоило.
Я лелеял мысль, что рано или поздно я выйду на свободу и отомщу ей за всё, что она со мной сделала. В конце концов, я не исключал возможность побега. Во всяком случае, пока я жив, думаю, Марта не спала спокойно. Я представлял, как мои руки сомкнутся на её горле, как она будет извиваться, потом захрипит, задёргается и испустит дух. Я ненавидел её всеми фибрами души. По ночам я кричал и бился в истерике, так, что мой напарник по камере попросил изолировать меня от него, потому что боялся спать со мной рядом. Он говорил, что по ночам я брожу по камере от стены к стене и кричу не своим голосом какие-то проклятья.
В первый год пребывания в тюремных стенах я ещё был спокоен, адвокаты обнадёживали, что дело движется. На втором году я начал понимать, что добиться даже пожизненного заключения будет труднее, чем представлялось вначале. Нервы мои начали сдавать. У меня испортился характер. Я устраивал истерики охране, бросался на решётки, пару раз чуть не задушил во сне сокамерника. Меня прозвали Психом.
К середине третьего года отсрочки я окончательно упал духом. Я видел, что адвокаты потеряли ко мне интерес, и даже память о моем отце не могла их расшевелить. Всё чаще я мог видеть пессимизм в их глазах, они перестали верить. Их визиты теперь были просто формальностью, обо мне начали забывать, отсрочка подходила к концу, все отвернулись от меня. Тем более, что деньгами теперь распоряжалась Марта, а она не собиралась меня спасать. Ей было выгодно как можно скорее отправить меня в мир иной и спокойно почивать на лаврах. Друзья, которые платили адвокатам, устали и разуверились. Я никому не был нужен. Это всё сводило меня с ума. Но сделать я ничего не мог, и поэтому то впадал
За два месяца до этого к нам посадили новенького. Это был молодой парень двадцати одного года. Он был англичанином, но из плохой семьи. Родители его были простые рабочие, и он не отличался хорошими манерами. Он был очень хорош собой. Мы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Он постоянно пытался меня задеть, побольнее ужалить, я не оставался в долгу, мы даже подрались пару раз. Его бесило, что такой, как я, мог поднять руку на простых людей, коих я, видимо, считал своей собственностью. Он тоже был шофёром, и мои слуги, естественно, были ему ближе и роднее, чем я. Его срок был семи лет. Сидел он, кажется, за разбой, или ограбление, точно не помню, мне было не важно.
Но, как оказалось впоследствии, этому парню предстояло сыграть роковую роль в моей судьбе. Его привлекательная внешность и профессия сыграли с ним злую шутку, очень злую. Я до сих пор виню себя за это, хотя он и не был мне симпатичен. Но, в конечном итоге, мы не властны над своей судьбой. Думаю, с ним так обошлось провидение, за какие-то мне неизвестные грехи, а может, просто вышел его срок.
Когда до дня казни оставалось две недели, меня перевели в одиночку. Я немного успокоился, даже смирился. Вспоминая, как я смог увидеть Марту, я понял, что дух не ведает смерти, и рисовал картины мести Марте после кончины. Я представлял, как буду пугать её по ночам, как замучаю кошмарами, как сведу с ума, и она закончит свои дни в сумасшедшем доме. Но что делать дальше бесплотному духу, когда месть будет осуществлена, я, увы, не знал.
Я никогда не задумывался о существовании высших сил. Мне было всё равно. Не могу сказать, что я не верил, но и фанатично верующим себя назвать не могу. Я не поводил в молитвах ночи напролёт и не сверял каждый шаг со звёздами. Я вообще очень мало задумывался о жизни. Я шёл по проторённой колее, которая вела меня куда-то, а куда — безразлично. Я никому не делал зла, но и добро от меня вряд ли кто-то видел. Этакая амёба в человеческом обличье, колыхающаяся в пределах доступной ей территории. Я начал понимать это в тюрьме. До сих пор не могу понять, почему провидение одарило меня таким странным даром — выходить из тела? Чем я заслужил его? Ответа на этот вопрос нет. Наверное, оно хотело показать, что не выбирает ни лучших, ни достойных, оно бесстрастно, и выбор может пасть на любого. Перед его лицом все равны, и не нам судить о деяниях и подарках высших сил.
Сидя в одиночке, я много думал об этом. Я почти забыл, что жив. Эта жизнь, ввиду приближения смерти, уже не интересовала меня. От священника я отказался, и пребывал в камере один на один со своими мыслями.
Я много спал и видел очень странные сны. Мне снился красный лев-змея. Это была небольшая статуэтка Абрахаса, божества древних персов. Кто-то из друзей, вернувшихся из длительного путешествия, подарил его мне, и он стоял на камине в гостиной. Грива божка была сделан из красного коралла, тело и хвост из жёлтого камня, а на кончике хвоста блестели драгоценные камни. Но лев-змея в моих снах был гораздо живее. Он светился изнутри и совершал какие-то странные флуктуации всем телом. При этом грива колыхалась, как всполохи огня в костре. Я не мог понять снов и просыпался в страшном недоумении. Я хотел покинуть тело по своей воле, но, как ни старался, у меня не получалось, только красно-жёлтый лев-змея прыгал перед моими закрытыми глазами.
За неделю до казни, когда я, как обычно, спал в камере, мне опять привиделся божок. На этот раз он сидел и смотрел на меня не мигая, у него были огромные чёрные глаза, что выглядело очень необычно в сочетании с огненно-красной шевелюрой. Эти глаза были очень похожи на чьи-то, но чьи, я так и не мог вспомнить.
Повинуясь зову этих глаз, я встал с кровати и обернулся — моё тело лежало на топчане. На этот раз я понял, что это не сон. Я оказался рядом со львом и мог протянуть руку и потрогать его. Лев был большим, мне по пояс, как настоящий. Он пополз, как змея, и я пошёл за ним. Мы прошли по тюремным коридорам, пересекли двор и после некоторого блуждания оказались в камере, где тихо спал мой оппонент — шофёр, посаженный на семь лет за разбой.