Замок Шамбла
Шрифт:
Арзак умолк, и воцарилось тягостное молчание. Каждый из присутствовавших по-своему отреагировал на услышанное. Госпожа Теодора сидела бледная как полотно, по-видимому, не в состоянии о чем-либо думать. Лицо графини хранило гордое и презрительное выражение, однако она украдкой бросала тревожные взгляды на Жака Бессона, который старался казаться спокойным и бесстрастным, хотя дрожание уголков губ говорило о том, что он сильно взволнован. Что же касается Арзака и Мари Будон, то на их лицах читалось лишь полное равнодушие, к
– Это все? — спросил наконец Жак Бессон как ни в чем не бывало.
– Почти, — беззаботно ответил пастух.
– Что же еще сказал господин Марселанж? — поинтересовалась графиня.
– Он сказал нотариусу, пожав ему руку, что не может выразить словами, как он рад уехать из Шамбла, кровли и башни которого с некоторых пор приняли в его глазах зловещий вид большой гробницы. Потом они оба ушли по дороге к замку.
После довольно долгой паузы графиня обернулась к Жаку Бессону и спросила его, придав каждому своему слову особую выразительность:
– Что вы скажете об этих предчувствиях и об этом рассказе?
Жак побледнел, однако отвечал, глядя на графиню и делая ударение на каждом слове:
– Если ваше сиятельство мне доверяют, то должны быть уверены в том, что это меня нисколько не тревожит, и вас это также тревожить не должно. Я прошу у вас позволения пройти с Арзаком в мою комнату и поговорить с ним с глазу на глаз.
По знаку графини Жак Бессон и Арзак вышли и беседовали больше часа.
VI
Через день после описанных событий два человека разговаривали на мосту Шартрез. Это были какой-то крестьянин и портной Пьер Бори, который три дня назад останавливался у дверей супругов Пюжен, соседей Шамбла. Хотя на дворе стоял август, было прохладно и дул сильный ветер, поднимавший на мосту и на дороге вихри пыли.
– Господи боже мой! — вскрикнул вдруг крестьянин, вздрогнув от холода. — Точно осень!
– Скорее зима, — возразил портной, красный нос которого живо реагировал на суровость погоды.
– Я не прочь пострелять дичь, — признался крестьянин, — и рассчитывал провести добрую часть ночи на охоте, но надо быть врагом самому себе, чтобы отправиться в лес в такую погоду. А вот кто-то похрабрее меня: идет на охоту, — добавил он, указывая Пьеру Бори на человека, который появился на другом конце моста.
– А вы откуда знаете? — спросил портной.
– Нетрудно догадаться: он несет ружье и идет за час до темноты.
– Он отправляется охотиться в лесу Шамбла, это верно; там дичи пропасть, ему что-нибудь наверняка достанется.
– Возможно, — согласился крестьянин. — Но может быть, ему достанется то, чего он не ожидает, то есть воспаление в груди.
– Тем более что он не очень крепкого сложения. Посмотрите, он едва держится на ногах, словно шатается
– Да и одет-то не по погоде, в одной рубахе в такой холод! Однако эта рубаха и панталоны оливкового бархата кажутся мне знакомыми, — тут же прибавил он.
– Не знаю, узнал ли и вас этот человек, — заметил Пьер Бори, — но он наверняка вас избегает.
Действительно, с умыслом или случайно, но человек, шедший по мосту, вдруг изменил направление, надвинул шляпу на глаза и наклонил голову, как бы желая защититься от холодного ветра. Черты его лица стали почти неразличимы. Он ускорил шаг, не смотря ни направо, ни налево, и уже совсем было перешел мост, когда крестьянин окликнул его.
– Здравствуйте, Жак! — закричал ему крестьянин. — Куда это вы идете?
Жак Бессон вдруг остановился как вкопанный и оставался несколько мгновений неподвижен, очевидно не решаясь ответить на приветствие крестьянина, потом вдруг снова пошел вперед, ответив на ходу:
– Я иду в Фэ.
Но ему никак не удавалось отвязаться от упрямого крестьянина, потому что тот тотчас прокричал:
– Эй, Жак, не хотите ли табачку?
Жак Бессон опять остановился, лицо его исказилось гримасой злобы, молния сверкнула из его черных глаз, а рука яростно сжала дуло ружья, но у него хватило сил совладать с собой. Он с самым равнодушным видом подошел к тому, кого хотел бы растоптать. Раскрыв свою табакерку, крестьянин по-дружески предложил ее Жаку Бессону, не отказавшемуся от щепотки табака.
– А я вас сразу-то и не узнал, — продолжал крестьянин, закрывая свою табакерку. — Вы так быстро шли.
Жак не ответил, он дрожал от гнева и нетерпения. Он злился и оттого, что его узнали, и оттого, что он опаздывал. Но крестьянин не заметил этой тщательно скрываемой ярости и невозмутимо спросил:
– Ну, теперь вам лучше?
– Да, немножко лучше, — ответил Жак. — Но я все еще очень слаб.
Повернувшись спиной к крестьянину, он стал удаляться от моста.
– Если он идет в Фэ и вернется сегодня в Пюи, — заметил тогда крестьянин, — вот тут уж можно сказать, что это чудеса: ведь он так бледен и слаб!
В это время Жак Бессон шел быстрыми шагами.
– Дурак! — в бешенстве бормотал он. — Надо же ему было попасться мне сегодня на пути! А того человека, который стоял с ним на мосту, я где-то видел, — добавил он немного погодя с растущим беспокойством.
Жак подумал еще несколько минут, но так и не смог вспомнить, где же он его встречал. После получаса ходьбы Бессон вошел в темный лес, дубовый и сосновый, с живописными пригорками и оврагами, среди которых извивалась узкая, неровная тропинка, то и дело теряясь в окаймлявшем ее густом терновнике. Однако путник уверенно шел по этой почти невидимой тропке, словно по большой дороге. Было ясно, что он часто ходит тут и что этот лес ему знаком, как улицы Пюи.