Замороженный Мир
Шрифт:
— Кхм, не вполне, господин Гемин, — признал битель. — Однако, в знак вашей доброй воли… — не договорил он.
— В знак вашей доброй воли, вы могли прервать эту ситуацию годы назад, — безадресно, как бы “под нос”, но и далеко не шёпотом выдал я. — Любуйтесь, господин битель, — распахнул я сумку.
Инспектор нос в сумку запустил, хоть и не обыскивал. Вновь похмыкал, на три тома “слова божьего”, стрельнул взором в мою персону.
— Вы столь набожны? — с некоторой долей
— А как же, — широко улыбнулся в ответ. — Только на господа нашего в беде и уповаю, более не на кого, — елейно подытожил я.
— Понятно, — нейтрально ответил битель. — Поднимайтесь, господа, следуйте за мной, — обратился он к пятёрке.
— А… не территория… — вякнул было Недил.
— Территория гимназии, господин Недил, заканчивается на проезжей части, до которой пятнадцать метров. Или вы хотите со мной поспорить? — бездарно попробовал спародировать мою ослепительную улыбку инспектор.
Впрочем, бездарной она показалась мне, мастеру и специалисту добрых, ласковых и всепрощающих улыбок. Забитым и запуганным добрым мной гопникам хватило и этого, так что, покряхтывая, удалились они гуськом в гимназию.
А меня никто не позвал, разве что битель коротко кивнул, да и учесал, ведя недиловскую компанию в здание гимназии.
Кхм, а это вообще — нормально? Не знаю, констатировал я, через полминуты просеивания памяти. И Гемин не знает, как-то он только огребал, а не выдавал. И все связанные с огребанием взаимодействия с гимназическими служками ограничились лишь “добавкой” розгами, за “злословие и отвлечение ерундой занятых людей”.
Ну, будем считать, что нормально, поскольку изменить я уже ни черта не смогу. И, нужно отметить, уж слишком я стал невоздержан на язык. Мороз бы промолчал, из чувства самосохранения. Видимо, бытие Отмороженным меня довольно сильно изменило как личность. Даже если я просто слепок, хмыкнул я. В общем, попробую язычину свою несколько укротить, а то договорюсь до чего-нибудь нехорошего.
Так, а теперь вопрос. Меня ждёт поклонница, возможный источник информации и потенциальный наставник в непрописанных, но действующих в Анте правилах и нормах.
Моя персона сейчас несколько пыльна, хотя не критично, рассудил я, и занялся выколачиванием пыли (огрёб, всё-таки, колотушек, пусть и не так, как рассчитывали злобные окружающие). Так что пойду-ка я в парк, да и побеседую с Соной.
Приняв это решение, я в парк и направился. И в глубине парка, на “нашей” лавочке, девицу обнаружил. Сидела она, самозабвенно читая некую книжку, в очках, которые в памяти Гемина не отложились. Скрывала, наверное, хотя зря — ей идёт, да и вообще девочка весьма аппетитная…
На этом моменте я мысленно отвесил пендаля своим выкаченным яйцам, отчего они послушно вкатились. Ну и слегка кашлянул, на что девица вздрогнула.
— Привет, Сона, — озвучил я.
Девчонка отчаянно покраснела, неловким движением сдёрнув очки.
— П-привет тебе, Гемин, а я не ждала тебя так рано, — отчаянно краснея пробормотала она.
— Очки тебе идут, — решил успокоить девицу я.
И сделал это весьма зря: краснота физиономии девицы стала просто пронзительной, дышать она начала неровно, то подёргивая уголками рта в улыбке, то хмурясь.
Мдя, констатировал я, это, товарищи, вагинец. В плане: похоже, девица на Гемина запала капитально. Ладно, убегать сегодня от неё точно глупо, а дальше посмотрим, заключил я.
— Тебе правда нравится, Гемин? — последовал вопрос почти через минуту.
— Не хуже, чем без них. Скрывать их излишне, — сухо ответил я, чувствуя себя несколько по-козлински.
— Ясно, хорошо, Гемин, я не буду убирать, — поникла девчонка, но тут же оживилась. — Скажи, как у тебя дела? И не прочитаешь мне свой новый шедевр? Пожалуйста, — смущённо добавила она.
— Дела мои вполне успешны, — ответил я. — А насчёт почитать:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
И рассветом золотым охваченный,
Буду бесконечно молодым.
Ты всё так же сильно будешь биться,
Сердце, пробуждённое теплом,
По стране березового ситца
Буду вечно шляться босиком.
Дух бродяжий! Ты все также, чаще
Расшевеливаешь пламень уст
О, моя схороненная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я не оскудел в своих желаньях,
Жизнь моя? Пускай ты снишься мне!
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Говорят: мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло расцвесть и молодеть.
Собственно, помнил я ряд стишков, хотя и не был большим поклонником. Песни — да, а речитативный рассказ с вычурностями и рифмой… Но разве что именно рассказ, а не короткий всплеск наполнения автора. Но знал, а готовясь к встрече, переводя с русского на антский, решил я из депрессивного есенинского стиха сделать что-то приличное. Уж очень первая строчка хороша, зацепила меня в своё время, а вот последующий стих вселил немалое недовольство.
И да, это было “попадание”. Девица закатывала глазки, прерывисто дышала, краснела и бледнела.
— Это… прекрасно, Гемин, — выдала она наконец, аж блеснув слезинками в глазах. — Ужасающе, невыносимо прекрасно, — положила она ладошку на грудь. — И каждый твой новый стих прекраснее и прекраснее!
Ну, положим, по сравнению с геминовыми “розы-морозы” и вправду небо и земля. А уж если сравнивать с местной “классикой”, то вообще слов нет.
— Я начинаю уставать, Сона, — ровно выдал я. — Не думаю, что буду писать после гимназии.