Заморская Русь

Слободчиков Олег Васильевич

Петр Коломин, опустив дерзкие глаза, погонял желваки по скулам, под редкой бородой, мотнул головой с захолодевшими глазами, хрипло скомандовал своим промышленным:

– Делайте, что велит управляющий!

– Говорю и решаю только я! – громче крикнул Коновалов. – Один за всех! – И ворчливо, со злостью добавил: – Коли хотите быть живы.

Три десятка байдар Ченюкского и Чикешского селений подходили к берегу острова. Чугачи сидели в лодках на особый манер, подложив под себя воинские доспехи. Некоторые уже вытаскивали лодки на сушу, облачались в деревянные латы и шлемы. Затем, сбившись в толпу и задрав головы к тому месту, где

за низкими облаками должно быть солнце, завыли. Поплясав в честь прибытия, вооруженные ружьями и копьями гости стали приближаться к стенам крепости.

Вот они переступили невидимую черту выстрела. Каждый промышленный взял на прицел одного. Выбрал цель и Прохор. Но нет! Шагнув раз-другой, чугачи остановились. Тойон, с одеялом, повязанным поверх парки, положил ружье у ног, за ним сложили оружие другие. Коновалов с толмачом вышли на стену, забалаболили по-чугацки. Управляющий обернулся, махнул рукой, подзывая к себе Прохора:

– Договорились! Выдают пятерых аманат. Обыщи, проводи в аманацкую избу, пусть Улька их накормит. Сам улыбайся поширше, будь ласков, но глаз не спускай. Чуть что – кончай на месте. Грех беру на себя!

Прохор отдал ружье, взял кремневый пистоль, закинул за спину дедов мушкетон и спустился к воротам. Они приоткрылись, впустив пятерых почетных заложников с подрезанными до бровей челками, с волосами, посыпанными орлиным пухом. Черные глаза с раскосинкой плутовато зыркали по сторонам. Из их проколотых ноздрей торчали точеные моржовые кости, у иных в прорезь на нижней губе вставлены кости и тонкие, как червяки, длинные раковины – цукли. Размалеванные красками лица блестели, как медные котлы. Некоторые из заложников были одеты в птичьи парки, другие в оленьи, ноги у всех босы.

Прохор задрал парку аманата, под ней не было другой одежды. Он увидел, что это девка, смутился: черт их разберет, где мужик, где баба. Стал ощупывать поверх одежды.

– Кто так обыскивает? – закричал со стены Галактионов. Спрыгнул вниз, подбежал, запустил аманату руку в пах. – Вон-на! – вытащил стальной бостонский нож. – Чего робеешь, как нецелованый? У них все одно совести нет.

Пожилой чугач, у которого вытащили нож, насмешливо водил лукавыми глазами, будто впервые видел поблескивавший клинок.

– Вспорет тебе брюхо – не перекрестится! – проворчал старовояжный стрелок. – А эта вроде баба, за пазухой меж титек щупай…

Обыск нисколько не смутил туземцев. С выпиравшими челюстями от заложенных за губу костяшек они посматривали вокруг надменно и горделиво. Прохор сунул нож за голяшку и, улыбаясь, как велели, повел заложников в аманацкую, где, сверкая золотой косой, Ульяна разливала чай по китайским чашкам.

Коновалов договорился впустить в крепость пятнадцать человек – родственников покойной. Первыми вошли тойон с редкими седыми волосками на подбородке и шаман с провалившимся носом. В его разрезанной нижней губе висели два острых камня, отчего зубы и нижняя десна были обнажены, по подбородку текла слюна. Котовщиков проводил их в пакгауз, где положили покойных в стороне от пустых бочек, байдар и весел. Подходить к ним промышленный не стал, из-за распахнутых дверей поглядывал, как родственники обступили тело девки с черным лицом, без слез и рыданий стали осматривать шею и грудь. Чугачка лежала по-христиански, на спине. В стороне, напоказ, остывал еще не отпетый Мартын, лицо его было светлым – едва успев почить, он уже помогал своим.

Вид мертвого русича

рядом с чугачкой подействовал на диких лучше подарков. Не найдя следов насилия, они деловито залопотали, под руководством шамана подрезали сухожилия тела, стали сгибать его улиткой. Их посыльный забрался на стену, что-то сказал ждущим на берегу. Те, одобрительно зашумев, сложили оружие и направились в распадок к ближайшему лесному колку. На западной стороне в версте от крепости набросали кучу хвороста, бересты и смолья, положили на нее покойную чугачку и раздули огонь. Вскоре смрадно запахло паленым человечьим мясом.

Коновалов послал за стены два бочонка китового жира, в крепости готовился пир, хотя не предан был земле свой стрелок. Его обмыли, переодели в смертное иркутский купец Иван Большаков и Терентий Лукин. Они уже зажигали свечи, чтобы отпеть покойного, когда в пакгауз вошли управляющий артелью Григорий Коновалов с двумя пистолями за кушаком и его недруг, передовщик промысловой партии Петька Коломин: Мартын был его стрелком. Передовщик и управляющий сняли шапки, покрестились, кланяясь:

– Прости, брат! – смахнул слезу Коломин. – И после смерти русскому человеку честь в последнюю очередь, а как помощи просить, так у первого. – Поцеловал остывшего стрелка в лоб.

За ним Коновалов, придерживая рукой пышную, длинную бороду, приложился к остывшему лбу, ни словом, ни взглядом не выдавая неприязни к стоявшему рядом сопернику.

В это время Прохор сдал заложников иркутянину Галактионову и ушел в караул на стену, Ульяна вертелась среди гостей, потряхивая косой, поблескивая сережками, подкладывала китовину на плошки и чуть было не выволокла из поварни медный котел. На нее вовремя шикнули – чугачи непременно стали бы выпрашивать его, и она разливала чай из чугунного. К тому, что гости сидят и лежат в чем мать родила, а иные лишь с лоскутом на срамном месте, Ульяна привыкла. Они же поглядывали на нее с любопытством.

Шаман водил-водил провалившимся носом и передал толмачу, что желает спать с этой девкой. Тот на все застолье так и сказал по-русски. По замершим лицам косяков шаман понял, что допустил какую-то оплошность. Ульяна, с красными и белыми пятнами на лице, метала глазами молнии. С обычной для чугач самоуверенностью шаман повторил, что спать с ним – большая честь: потом можно участвовать в мужских сходах.

После мгновенного замешательства первым пришел в себя Григорий Коновалов. Он расправил по груди пышную русую бороду, поднялся с чаркой в руке, обратился к гостю:

– Спать с Ульяной нельзя, у нее болезнь пострашней той, что обычна среди островных народов. При ее болезни у мужчины сперва отваливается уд, только потом нос, потому Ульяну никто в жены не берет, хоть девка видная!

И дальше, ухмыляясь уголками глаз и похваляясь находчивостью, управляющий стал сыпать бисер красноречия: я, дескать, не враг гостю, должен сообщить…

Шаман пошевелил резаной губой, почесал проколотые щеки и, нетерпеливо прервав его, согласился, что с такой девкой спать нельзя. Разговор пошел о предстоящем промысле. Чугачей корили за прошлый сезон: кормили всю зиму, давали задаток, а они переметнулись к Баранову в Шелиховскую артель. Об этом в Константиновской много толковали, единодушно понося Павловскую крепость и ее управляющего. Кенайская губа – залив к западу от Чугацкого, считалась искони Лебедевским: Шелихов еще только обустраивался на Кадьяке, а лебедевские промышленные были там.