Заморская Русь
Шрифт:
После нападения кое-как удалось связать побитый такелаж. Подняли паруса, вскоре встретили еще несколько лодок с индейцами. Те хотели торговать, но выглядели подозрительно.
Баранов усмехнулся, узнав по описанию напавших на партию якутат. Уж они-то, увидев слабость команды, не упустили бы добычи. По сравнению с ними сухопутные кенайцы – невинные дети.
На фрегате оказался бостонский гражданин польского происхождения, сносно говоривший по-русски.
– Как вы можете жить среди этих разбойников? – перевел вопрос судовладельца Мура, вкладывая в него личное любопытство. Усы Баранова неприязненно дрогнули: он осуждал торговлю оружием, от которой льется не только
– Знать надо нравы и обычаи народа, с которым торгуете. Кенайцы, может быть, и мысли о грабеже не имели, но вы ввели их в искушение, показав весь товар сразу… Кстати, бисер у вас был?
– Мешок бисера, флягу рома, десяток топоров нападавшие стащили, – пожаловался судовладелец.
– Якутатские индейцы, по-нашему колоши, народ мирный, работящий и торговый, – со вздохом вспомнил последнюю стычку Баранов. – А вот ведь, третьего дня тоже пришлось повоевать с ними.
Ночью на судне под звездным флагом умер Поспелов. Кто-то снял с себя образок и вложил в его холодеющие руки. К утру скончался английский матрос из команды фрегата. Его зашили в одеяло и бросили на дно залива. Поспелова похоронили на острове и поставили березовый крест. Истово молился на его могиле управляющий артелью, винился, что на Кадьяке до сих пор нет священника, за то и карает Господь.
В полудне пути от острова алеуты нашли лежбище котов, и началась работа. Баранов с близкими дружками с неделю жил на фрегате, помог команде отремонтировать корабль и вывести его в безопасное место. Вскоре Прохор узнал, что артель договорилась об обмене фрегата на бот с доплатой мехами по ценам европейской торговой колонии в Кантоне, которая находится возле китайского порта Гуанчжоу.
Судовладелец повеселел, попыхивая трубкой, хвалил русских промышленных, избавивших его от многих трудностей. Трех матросов и толмача за ненадобностью он тут же уволил. Их тоже выручил Баранов, предложив контракт до конца промыслов.
Вскоре на корабле подняли паруса. Как рыба у воды, он повел носом, схватил ветер и ожил. Повисшие на реях матросы и промышленные распустили паруса, взяли курс на Кадьяк. Стоя на баке, Баранов улыбался в усы, ветер шевелил мех его бобровой шапки. После не раз битого и латаного галиота «Три Святителя» это было первое надежное судно с хорошей скоростью и большим водоизмещением, с обшитым медью корпусом. И представлялись шелиховскому управляющему купола церквей на островах, мачты кораблей с флагами всего белого света. Крещеные колоши и эскимосы промышляют на компанию морского зверя, живут в чистоте и достатке, русские люди, заботясь о них, ведут торг. Прикинув в уме разницу между ценами на меха и изделиями из них, представлял себе заводики, производящие одежду. Но, обернувшись, увидел оборванных товарищей. После стычки с якутатами иные из них еще залечивали раны. На шкафуте стоял Прошка Егоров в драной парке. Ветер шевелил отросшие, как у попа, волосы. Управляющий вспомнил, что через пару лет ему стукнет пятьдесят – дряхлость не за горами. И контракт скоро закончится – пора было подумать о возвращении на родину.
За всю предыдущую жизнь Александру Андреевичу Баранову не приходилось писать столько, сколько было написано за четыре года службы на островах. В крепости, в байдаре или в палатке скрипели его перья, а зрение так ухудшилось, что уже не мог читать при свете жировика самим собой написанное.
Он писал охотскому коменданту, оправдываясь на доносы промышленных и чиновных, писал отчеты о выполнении явных и секретных инструкций по государевой службе. Писал правлению компании, опять же оправдываясь на доносы, отчитываясь о проделанной работе, предлагая свои планы. И метался в замкнутом треугольнике между гражданским долгом, коммерческой выгодой и совестью.
Коменданту управляющий сообщал, что в Павловскую бухту заходили английские корабли «Дисковери» и «Чатам» под командой морехода Ванкуверта, бывшего здесь шестнадцать лет назад под началом командора Кука. Экспедиция описывала Кенайский, Чугацкий и Якутатский заливы. Руководству компании писал, что выгодно купил фрегат с частью пушек и ходовым товаром в обмен на бот и меха, что встретил здесь новопостроенный в Охотске пакетбот «Северный Орел» под началом служилого англичанина Шильца и отправил его в Якутатский залив прикрыть партию передовщиков Пуртова и Куликалова.
Управляющему Уналашкинскими промыслами он позволял себе пожаловаться на жизнь. Только ушел из Павловской бухты бот с мехами, как открылось, что корпус фрегата прогнил и не пригоден для дальнейшего плавания. Со дня уговора с судовладельцем команда по ночам тайно откачивала воду. Брошенные Муром матросы и толмач винились, что знали об этом, но молчали из страха перед хозяином.
Из Охотска прибыл пакетбот под началом коллежского регистратора Шильца. Иностранец на российской службе в статском мундире, в ботфортах и шляпе смотрел на Баранова, в урильей парке и стоптанных броднях, с презрением, называл его проходимцем и собирался самовольно отправиться на поиск новых земель. Пришлось снизойти до кулачков для уважения компанейской должности управляющего.
Стычка с Шильцем заставила Баранова о многом задуматься. Чтобы не унижать в глазах иностранцев достоинство губернатора острова стоптанными сапогами, он вынужден был уклониться от встречи с командором Ванкувертом. А потому Александр Андреевич слезно просил Емельяна Григорьевича Ларионова, управляющего с Уналашки, за любые деньги прислать ему дюжину голландских рубах, камзол и сюртук хорошего сукна, суконный плащ, шляпу, а также парик, ботфорты и часы с золотой цепью.
Нужда заставила его начать строительство верфи и разобрать купленный фрегат. Свои мастеровые люди заново изготовили сгнившие части и спустили на воду наполовину новое судно. На носу его Баранов самолично вывел краской русские буквы «Финикс» и так называл свой корабль в письмах.
3. Встреч солнца
Под полозьями саней с рассвета до заката скрипел и скрежетал ноздреватый весенний лед. Люди компанейского обоза ночевали в жарко натопленных сибирских избах тракта, приказчик и староста ругались с ямщиками, смотрителями станций, а молодые контрактники после долгого сидения в санях с жадностью хватались за всякую работу. Сысой обычно уже к полудню начинал дергаться и дурить, сердя степенного Ваську Васильева.
– Ну чего ты все скалишься?! – ворчал дружок.
– Так воля же, Васенька! – Скинув шапку, Сысой мотал головой, подставляясь ветру, глубоко и шумно втягивал носом запах талой земли. – Ишь, Евдокея-свистунья как веет?
– Лето будет раннее, прошлогоднее сено останется, – рассудительно заметил Васильев и вздохнул. Он уже тосковал о доме.
И Сысой, глядя на дружка, вспомнил теплую избу, подтаявший лед на окне, покойного деда, по слогам читавшего житие преподобномученицы Евдокии. Отец с дядькой, занятые починкой упряжи или обуви, одним ухом слушали чтение, другим – не начинается ли метель на Федота. Кольнуло под сердцем, что этого уже никогда не будет. Сысой скрипнул зубами, плотно сжал веки, помотал лохматой головой и опять стал тормошить Ваську. В санях началась возня. К шалунам обернулся сердитый ямщик, погрозил кнутом, зажатым в огромную медвежью рукавицу.