Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— И кто у нас папа?
— Я откуда знаю? Далекий я от всей этой политики.
— Фамилию-то дружбана своего помнишь?
— Это… Как его… Выскочило… Типа Казанов, Казанев…
— Карзанцев?!
— Во! Точно! Карзанцев. Есть такой, да?
— Еще бы. Способный генерал-полковник. Это надо за полтора года умудриться тридцать пять раз триппер поймать.
— Откуда знаешь?
— Было дело. Его жена моей знакомой плакалась. Шарик-то реально тесный… Все! Рыба! Считаем. Тебе хватило?
— Ну, ты мошенник!
— Серега, даже у следствия язык не повернулся предъявить мне мошенничество, только хищение и легализацию…
— Олежка, ты такой правильный, что будь я на месте судьи, никогда бы не подумал, что такой мужчина может быть расхитителем… Чистый маньячила!
Проснулся Сергеич, поставил кипятить воду.
— Что, мурло, проиграло? — зевнул Кумарин.
— Да невозможно с ним играть, — возмутился Серега.
— С чего ты-то такой способный, Сереженька?
— Просто я работаю, ля-ля-ля, волшеб…
— На администрацию. — Сергеич перебил мотив старой песни.
…Жура продержался еще пару дней — сдался. Вернувшись с вызова и задумчиво поблуждав по хате с полчаса, он забрался на нары к Кумарину и втихушку покаялся о надеждах, которые возлагали на него опера. Надежды были не слабые и вполне мотивированные. От Сереги требовали дать показания, что якобы он слышал, как Кумарин грозился отрезать голову Бадри Шенгелии и играть ею в футбол. В случае отказа опера пригрозили Сереге возбудить против него уголовное дело по факту вымогательства денег у бывшего сокамерника Бессонова. Жура держался, подкармливая мусоров завтраками, избегая идти на прямой конфликт с оперчастью. С тех пор все беседы с «погонами» докладывались Кумарину. Оперативная работа в изоляторе № 1 по сидельцу № 1 была не просто погублена, но и перекручена против мусоров. И хотя нехитрый куплет «Просто я работаю на администрацию» насвистывался в хате регулярно, для Сереги он уже не звучал столь навязчиво.
В качестве премиальных за откровенность Сергеич разрешил Журе минут десять поиграть телевизионным пультом. На экране тут же вспыхнуло Муз-ТВ с засаленной рожей Трахтенберга.
— Володь, погляди, как с него жирок сцедили, — подключился к просмотру Олигарх.
— Рома же ваш, питерский. Там у него клуб был «Хали-гали».
— Был я в этом клубе, где он занимался всем этим безобразием, был один раз, хватило меня на несколько минут. Кстати, по просьбе москвичей был. Почему-то нравится москвичам всякая похабщина. Спустя какое-то время звонит мне хороший приятель Игорь Крутой, просит помочь по ситуации с Трахтенбергом. Приехал Рома, рассказывает, что ребята построили под него «Хали-гали» и заключили контракт, по которому ему еще похабничать у нас три года, а он, мол, хочет работать в Москве.
— Уезжай и спокойно работай, — говорю ему.
— Нет, — ноет Рома. — Если уеду, они меня убьют.
— Не переживай! — успокаиваю его. — Если убьют тебя, мы у них убьем троих. Рома вконец обделался. Встретился я с этими ребятами, договорились, что компания Крутого выплатит неустойку и заберет Трахтенберга в Москву. Меня пригласили на последнее выступление этого жидка в Питере, где Трахтенберг слезно благодарил за освобождение и обещал по звонку в любое время дня и ночи рассказывать свежие анекдоты.
Сергеич закончил рассказ конфискацией у Журы пульта, убавив звук и переключившись на четырехчасовые новости.
— Сколько можно, дядя, эти новости слушать, — заворчал Серега.
— Да замолчишь ты, наконец, молдаван! — рассмеялся Кумарин, устраиваясь на нарах.
— Вань, у тебя есть че почитать, а то старый ни разу не дает ничего смотреть?
— Сереженька, хочешь, я тебе три раза дам? — ласково спросил Сергеич снизу.
— Хочу! А чего?
— Три раза в рыло! Ха-ха. Чего читать собрался, мурлыкин?
— Что-нибудь такое, чтобы цапануло.
— Иди, «Доместос» понюхай, может, цапанет, наркоман хренов, — продолжал веселиться Сергеич.
— Все! Больше я с тобой не разговариваю. Вань, есть что-нибудь трогательное?
— Молдован, определись вконец, тебе поесть или потрогать?
— Куприн где-то валялся, — сквозь смех еле выговорил я. — Повести и рассказы.
— А чего он писал? — Серега старался говорить полушепотом, дабы не быть услышанным Сергеичем.
— «Гранатовый браслет», почти классика, только на любителя, — я отрыл в бауле потертое издание из тюремной библиотеки и передал соседу.
Куприна хватило Сереге ровно на три ночи. Толстый фолиант был не проглочен, а скорее, прожеван, словно недоваренный кусок старой говядины, который приходилось жрать за неимением ничего съестного.
— Вань, а этот Куприн случайно не суициднулся? — поинтересовался Серега, подводя итоги прочитанному.
— Нет. Почему спросил?
— Я бы от такой постной житухи наверняка вскрылся. Фуфлогон какой-то. Написал бред тоскливый. Тоже мне великая русская литература.
— Расскажи-ка, Сережа, о чем прочел? — улыбнулся Сергеич.
— Ну, природа-погода, две подружки встретились, одна дурней другой. А вся движуха, короче, в Германии происходит. И заплыл туда один Вася, его в России за бизнес кинули, чуть в лесу не потеряли, и он сквозанул на последнее бабло в какой-то немецкий колхоз. Там этот Вася запутал богатую бабу, тоже из наших, тупо решив подобедать у той бабла. Ну, там лясим-трясим, вместе везде лазили, летали по синеве. А у Васи невеста, молодая, красивая, ждет, надеется и верит. И по концухе он реально запал на эту старую телку, а лохушке своей расход выписал.
— И все?
— Почти. Совсем немного осталось дочитать. И один этот фонарь на сто восемьдесят семь страниц.
— Молдаван, а ты «Войну и мир» читал?
— Не-а. Я кино смотрел.
— Внимательно смотрел?
— Жевал-дремал. А что, дядя?
— Расскажешь нам как-нибудь в своей оригинальной интерпретации.
— Вань, посоветуй лучше что-нибудь в библиотеке взять, только не русское. Хватит.
— Попробуй Гюго «Человек, который смеется», — посоветовал я в корыстном расчете на захватывающий пересказ.