Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— Музыку прибавь, а то в натуре, как в библиотеке, — сказал я Вове, когда тронулись. Неотбалансированные басы застучали в перепонки. С номером в цвет с аббревиатурой грозной конторы «СКП» «форд» не стеснялся ни трамвайных путей, ни встречки. И хотя лошадиных мощей для адреналинового кайфа явно не хватало, настроение было под стать детскому восторгу от «чертова колеса». И я желал выжать максимум из этого аттракциона. Пропетляв по Сокольникам, мы ловко выскочили на третье кольцо. Девятьяров время от времени гасил звук и, надув щеки, отвечал на звонки начальства.
Автозаводский мост — пункт назначения, стал частью третьего кольца. Под ним расположилась закрытая трехуровневая галерея. Первый этаж разбит на кустарные автомастерские, второй уровень представлял собой тысячи полторы пустующих квадратов, на которых одиноко стояли пять инкассаторов. Третий — небольшой закуток за железными воротами, являлся спецстоянкой Следственного комитета. За воротами, непосредственно под дорожным полотном, пробивавшим во внутрь автомобильной вибрацией, была приспособлена будка с телевизором, старой тахтой и мусором, охраняющим конфискованное добро. Стоянка забита под завязку. Машин около тридцати. В основном иностранное и российское старье, не дороже десятки за экземпляр. Особняком стоят свежие шестерка БМВ, «лексус», восьмерка «ауди» и «Мерседес SLK», причем на двух номера с тремя восьмерками, видимо, принадлежали одному хозяину. Интересующий нас СААБ Квачкова припарковался рядом с будкой. Двери, капот, багажник залеплены фирменным скотчем Генпрокуратуры. Более чем за три года простоя машина внешне почти не утратила товарного вида. Даже колеса не спустили. Пока адвокаты щелкали цифровиками, разрушая гаражную полутьму разрядами вспышек, я таскал за собой мента на привязи, бесцельно шатаясь между милицейскими трофеями.
Отсняв во всех возможных ракурсах СААБ, следак и защита сели за протокол. Поскольку Володя отличался кретинизмом, в том числе и бюрократическим, а защитники в силу долга — склочностью, то через три часа в протоколе я заявил о незаконности проведения данного следственного действия, потребовав перенести оное на другую дату.
Все время этого дурацкого сутяжничества сердце болело за маму, которая уже давно ждала у ворот прокуратуры, надеясь передать для меня кулек с едой.
На обратном пути Вова не скрывал своего раздражения бесплодно прожитым днем, костерил адвокатов:
— Сейчас возле магазина тормознем, я тебе поесть возьму, кефир там, шоколадку. Я всегда так делаю. — Вова явно играл на милицейскую публику.
— Да на хрена мне твой кефир! Давай без остановок на Технический, там матушка заждалась. Возьмешь у нее пакет с покушать.
— Я боюсь, — Девятьяров наморщил лоб, — что после срыва следственных действий мы не сможем пойти тебе навстречу в этом вопросе.
— Слышь, Вова, ты вообще понимаешь, что такое мать? Ее твоя грызня с адвокатами не касается. Ты, главное, пакет возьми у нее, можешь выкинуть, можешь с Красновым сожрать. Дело не в еде, а во внимании, которое она уделила, в участии, в котором вы берете на себя право и смелость ей отказать.
— Боюсь, что Краснов не разрешит, — замялся Володя.
— А ты, когда нужду справляешь, тоже у Краснова разрешения спрашиваешь? Два кислых друга…
— Посмотрим, — следак густо покраснел.
— Куда тебе смотреть, Володя? Тебе только подсматривать.
«Форд» притормозил у медленно отъезжающих ворот Генпрокуратуры. Чуть поодаль я увидел маму, стойко скучающую возле парапета чугунного забора.
— Старшой, не стреляй, я только окошко опустить, — непристегнутой рукой я отыскал кнопку и уронил тонированное стекло.
— Только не кричи, — пригрозил мент.
Мама меня не увидела. Зато я разглядел. Увидеть маму — вот что способно омыть душу чистой светлой радостью.
Неделю сидим вдвоем с Латушкиным после отъезда Влада Кудрявцева, Сани Авдеева и Коли Жучкова. Тишина, покой, непривычная размеренность. Из-за простора и опустевших шконок, аккуратно заложенных журналами, дабы не раздражать взора лишними решетками, камера напоминает номер дешевой гостиницы.
Дышится свежо. В открытую под потолком решетку сквозит бабье лето. Четырехметровые своды звенят эхом, отражаемым пустотой. Непривычный избыток кислорода накатывает сном, словно хлороформом. Кофе не бодрит, глаза слипаются, и стоит только прилечь, как вся подсознательная муть бессвязными сюжетами обрушивается на голову. Сновидения обрываются лишь бряцаньем кормушки, извещающим о доставке баланды, газет, почты или дачек.
С одолевающей дремотой пытаешься бороться чтением. В ходу, как правило, по две, по три книги, сейчас исключительно литература от «Трех китов»: Латушкин с восторженными откликами поделился «Одиночеством в сети», разящим любовной суицидальностью, а Зуев передал «Духовное возрождение Европы» святителя Николая Сербского, где на первых страницах шло обсуждение философско-исторического «Герои, почитание героев и героическое в истории» Томаса Карлейля. По странному совпадению дней за десять до этого Карлейля мне прислала мама с настоятельной рекомендацией к прочтению.
Латушкин по средам и четвергам пропадает в Нарофоминском суде, который располагается в семидесяти километрах от Москвы. Андрея забирают в восемь утра, обратно возвращают к девяти-десяти вечера. Дорога от централа до суда в среднем занимает два с половиной часа. Четырех фигурантов «Трех китов» Сергея Зуева, Андрея Латушкина с «шестерки», Андрея Саенко и Екатерину Леладзе с «девятки» возят целым автопоездом. В конвоировании четырех «контрабандистов» задействовано человек сто пятьдесят, не меньше. Отдельно машина с ОМОНом, отдельно со спецназом… Непосредственно в «газели», в которой по стаканам расфасованы арестанты, ютятся еще шестеро автоматчиков. По иронии судьбы четверо омоновцев из конвоя некогда входили в личную охрану Зуева.
Латушкин вернулся в начале десятого. Вымотанный, голодный, но веселый.
— Сейчас к нам двоих заселят, — с порога удивил он.
— Откуда знаешь?
— Андрюха-режимник раскололся, когда со сборки поднимал.
— Знаешь кого?
— Братчикова и Грабового.
— Интересно. А… — я не успел закончить. Лязгнули двери, на пороге появился Костя. Питерский предприниматель Константин Дмитриевич Братчиков обвинялся в заказе убийства гендиректора ПВО «Алмаз-Антей» Игоря Климова и руководителя ОАО «Проммашинструмент» Елены Нещерет. По уже сложившейся практике показания на Братчикова дал главарь банды убийц Евгений Маньков, ранее приговоренный к пожизненному заключению.
31 августа 2007 года суд присяжных вчистую оправдал Братчикова и Станислава Тюрина, которого следствие определило в посредники заказа. Присяжные справедливо посчитали показания Манькова оговором, на который свидетель обвинения пошел ради смягчения пожизненного приговора. Не желая испытывать судьбу на хроническое милосердие, Костя сразу рванул за границу — в Эквадор, и был прозорлив: оправдательный приговор Верховный суд отменил. И уже 28 февраля 2008 года Братчикова из Эквадора вывезли на Родину.