Замурованные. Хроники Кремлевского централа

Миронов Иван Борисович

– Ну.

– Мы его держали. Для нас всегда там был и стол, и девочки, – мысль о еде навела Леху на размышление. – Кстати, эта, у вас на завтрак кашу дают? У нас в Лефортово давали.

– Какую?

– Ну, там разные. Когда манную, когда рисовую. Тепленькую, на молоке…

– Здесь тоже наливают, но не всем, – подмигнул мне Слава.

– А кому? – Заздравнов явно не ждал подвоха.

– Кто заявление пишет.

– Да ладно тебе… – недоверчиво махнул рукой Космонавт.

– Че «ладно»! – Шер изобразил

натуральное возмущение встречным сомнением. – Здесь все через заявление: склад, передачи, посылки, каши.

– А кто не пишет?

– Кому западло, тот не пишет. Жулики, стремяги. За это не переживай, тебе уже все не западло.

– Это почему ты так решил? – напрягся Леха.

– Ты с мусорами сотрудничаешь.

– Куда ты лезешь, Слава?! Лучше скажи, как заявление писать.

– В правом верхнем углу пишешь – коменданту…

– Почему коменданту, везде же начальники?

– Это «девятка»! Здесь все по-другому. Слушай и не перебивай.

– Извини, Слав. Лучше сразу напишу это заявление, чтобы потом ничего не напутать.

– Космонавт почесал лысую темень. – Есть бумага с ручкой?

– Дай говна, дай ложку, – проворчал Шер, вручая Заздравнову мятый листок с грубо оборванными краями и еле живой шарик. – Значит, в правом верхнем углу: «Коменданту ИЗ-99/1 в скобочках «ДАХАУ». Записал?

– Да-ха-у… Записал… А что это такое?

– Шифр тюрьмы. Теперь следующей строчкой: «Берии Л.П.».

– Знакомая фамилия. Я ее уже где-то слышал. Че дальше?

– От такого-то такого-то. Затем посередине листа большими буквами «Заявление». Готово?

– Ага. – Леша беззвучно шевелил губами, про себя проговаривая каждую прописываемую букву.

– Дальше с красной строки: «Уважаемый гражданин комендант, Лаврентий Палыч! Прошу завтракать меня манной и рисовой кашами в связи с энурезом, сотрудничеством со следствием и активной жизненной позицией. Число, подпись».

– Не торопись, я не успеваю. А последнюю фразу зачем писать?

– Как это зачем?! Чтобы обозначить, что ты встал на путь исправления, что не в отрицалове…

– Слава, а что такое инарез?

– Э-ну-рез – это общее физическое истощение, обусловленное длительным пребыванием в заключении. Ты же длительно пребываешь?

– Длительно.

– Значит, пиши. Написал? Молодец, утром отдашь на проверке.

– А вас кормят кашей? – довольный выполненной работой спросил Заздравнов.

– Кто же нас будет манкой кормить, мы ж на 51-й! Исключительно сечка! Столько сечки съели, что стыдно лошади в глаза смотреть.

– Ну, если че, я могу поделиться своей порцухой, – благородно предложил Леха.

– Не стоит, ты начнешь делиться с нами, мы начнем делиться с тобой, и что получится?

– Что получится? – Леха удивленно округлил глаза.

– Колхоз получится. А где колхоз, там голод. А у меня и так, кроме аппетита, больше ничего не осталось.

– Да хорош, Слава, – запучеглазил Космонавт. – У меня на днях мать должна приехать на свидание и передачу сделать.

– Жены не греют? – спросил я.

– Я с семьями не общаюсь, так, иногда сын один пишет, – вздохнул Заздравнов.

– Сколько ему?

– Пятнадцать.

– Родители твои где живут?

– В деревне под Тулой. У бати пчелы, на зону мне по целому бидону меда привозил.

Леша погладил жирные губы и полез за сигаретами.

– Сколько можно дымить?! – отследив замысел Космонавта, запротестовал Шер.

– Слава, это вторая за полчаса, – неожиданно для себя стал оправдываться тот.

– Это пятая за десять минут, – не унимался Шер.

– Я и так скачуху тебе делаю, все-таки возраст, сидишь немало. Поэтому заканчивай, – угрожающе прорычал Заздравнов.

– Леша, я еще не начинал! – подскочил Слава, который был вдвое уже и на голову ниже собеседника. – И голос здесь повышать не надо. В тюрьме сидим.

– Я такой же арестант, как и ты, я с тобой нормально сейчас разговариваю…

– Курят только дебилы, – стоял на своем мошенник.

За полночь, смолотив батон колбасы, Заздравнов завалился спать. Под утро, проснувшись, я посмотрел на одиночную возле тормозов шконку, на которой поселился Космонавт. Он лежал с искаженным, словно парализованным лицом, с открытыми хрустальномертвыми глазами, отрешенно уставившись в потолок.

По заявлению Заздравнова на кашу оперативники вызвали на беседу Шера, пообещав, по его словам, выписать карцер, если нечто подобное повторится. Леха для оперчасти являлся ценным пассажиром. Здоровенный, тупой, полностью зависимый от следствия, сдавший товарищей, редко подогреваемый с воли. Как сказал один мудрый сиделец, у дурака две лампочки – зеленая и красная. Красная – опасность, зеленая – жрать. У Заздравнова этот светофор работал безотказно. Конечно, для использования в тонкой информационной разработке нужных арестантов Леха был не пригоден, но для организации психологического пресса, вроде постоянного источника физической угрозы, Космонавт подходил идеально.

Сукам на «девятке» платили. Тем, кто тупо стучал и гнобил сокамерников, обычно раз в месяц на лицевой счет кидали по тысяче рублей, которые должны были покрывать нужду в сигаретах. Если сосед получал извещение о переводе именно этой суммы, возникали серьезные сомнения в его порядочности. Леша получил такую квитанцию через два дня после заезда в нашу хату…

Первое, с чем нам пришлось столкнуться, Заздравнов четыре раза на дню, минимум по двадцать минут за подход чистил зубы.

– Леша, тебе диагноз «шизофрения» не ставили? – как-то раз поинтересовался Шер.