Замуж за «аристократа»

Царева Маша

Через несколько минут они промокли так, словно кто-то вылил на них целое ведро воды.

– Простудишься, – констатировал он.

– Это не самое страшное, что может случиться, – серьезно ответила Шура.

– Что же самое страшное? – удивился Егор.

– То, что у меня потекла тушь, – она показала ему язык.

– Я думал, ты вообще не красишься. Ты вся такая… естественная.

– Ну я все-таки на свидание шла.

– Ко мне-то? – Казалось, он был удивлен. – Что ж, приятно, что ты так долго готовилась.

«Веду

себя как полная идиотка, – мрачно решила Шура. – Сама беспардонно строю ему глазки, хотя на двести пятьдесят процентов уверена, что ничего между нами не будет. Поэтому мужики и считают женщин дурами – из-за таких, как я».

– Долго еще до твоего дома? – с независимой улыбкой спросил он.

– Нет, еще чуть-чуть.

«Получайте, Александра Федоровна. То, чего вы и добивались. И что вы теперь ответите? После подобного своего поведения?»

Егор чихнул:

– Я весь промок. Завтра проснусь с температурой сорок два, и ты будешь виновата.

«Браво! Великолепный предлог. Он думает, что я, конечно же, не оставлю его погибать от двустороннего воспаления легких. Предложу воспользоваться горячим душем и выпить чаю с медом. Зря, ох зря я все это затеяла!»

– Почему ты вдруг стала такая серьезная? Я что, чем-то тебя обидел?

– Что ты! Устала просто. И протрезвела, наверное. Знаешь, а ведь мы уже пришли.

Она остановилась перед собственным подъездом и выжидательно на него посмотрела, готовая оказать самое серьезное сопротивление.

– Ну ладно, – улыбнулся Егор, – спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответила Шура, оставшись стоять на месте.

– Ну, я пошел. Поймаю такси.

– Спокойной ночи, – тупо повторила она.

Егор улыбнулся, приветливо помахал ей рукой и пошел по направлению к Смоленской площади. А разочарованная Шура осталась стоять возле подъезда, провожая его взглядом. Его светлая футболка мелькала среди деревьев. И когда он почти уже исчез из поля ее зрения, Шура, собравшись с духом, крикнула в никуда:

– А не хочешь ли ты зайти ко мне выпить чашечку кофе?

…«Той весной я определенно сошла с ума. Мою кровь, мысли и даже сны терзал неизлечимый, как мне казалось, вирус по имени Александр Дашкевич. Вы будете смеяться, но я повесила его фотографию, аккуратно вырезанную из газеты «Театр и кино», над кроватью.

Мне было почти девятнадцать лет! Взрослая девица! Советская студентка! Будущий физик! Наверное, многим кажется, что физики должны быть сухими и прагматичными, как давно и безапелляционно доказанная теорема. Многие из моих бывших одноклассниц уже гордо расхаживали с колясками, из которых улыбались пузатые розовые малыши. А я молилась на газетную вырезку – то плакала над ней, то истерично зацеловывала пахнущий солью и типографской краской листок. В конце концов краска смылась, милые мне черты исказились, выцвели, но я – честное слово! – долго этого

не замечала. И продолжала целовать бесформенный газетный лист.

Конечно, я никому об этом не рассказывала. Даже маме. Даже Верке.

Кстати, после того как мы сходили в Дом кино в компании Дашкевича, мои отношения с Веркой заметно ухудшились. Конечно, я понимала, что ей он тоже нравится, и это было естественным, иначе и быть не могло! Она тогда очень старалась привлечь его внимание. Льнула к его рукаву, точно ласковая кошка, смотрела на него, как сладкоежка на кремовый торт. Эти накрашенные глаза, эта медленная улыбка… Вера была чудо как хороша, но по непонятной ей причине Дашкевича привлекла именно я.

И теперь Вера самозабвенно делала вид, что он не нравится ей, да и не нравился никогда.

– Знаешь, Кать, у него нос широковат, – задумчиво нахмурившись, говорила она, – это так неаристократично. Мне нравятся носы, как у Алена Делона.

– Да Ален Делон просто Квазимодо по сравнению с Сашей, – не замечая ее опасно сузившихся глаз, возмущалась я.

– О, он для тебя уже Саша. И как давно вы созванивались в последний раз?

Я укоризненно на нее посмотрела:

– Вер, ты же знаешь, что он так и не позвонил. А прошло уже почти две недели…

– И не позвонит, значит. – Вера решила выступить в роли матери-утешительницы. – Мужчина звонит либо на второй день после секса, либо не звонит вообще. Это всем известно.

Я едва не плакала, но мужественно сдерживалась:

– И что мне делать?

– Прекрати о нем думать. Как будто бы его и не было.

– Но он был. Он был, Вер.

– Ну сходи на свидание, развейся, – легкомысленно предложила она. – Вон Сережка Комов из соседней группы давно по тебе сохнет.

– Вера!

– А почему нет?

Должно быть, она издевалась. Я думала, что плачу в жилетку, а на самом деле доверчиво уткнулась носом в ледяные рыцарские латы.

Сережа Комов, тоже будущий физик, действительно страдал по мне еще с первого курса. Он был умный и скромный, отличный, наверное, парень, но в девятнадцать лет девушка мыслит совсем другими категориями. Сережа Комов был невысоким, довольно полным, клоунски-рыжим, носил спортивные штаны с кожаными ботинками и не выговаривал букву «р». Что тут еще скажешь?

– Тогда позвони ему сама, – предложила Верка, сделав при этом простодушное лицо.

Ох, Верка-Верочка! Знала ведь, прекрасно знала, стерва, что я сто, нет, тысячу раз набирала номер, который оставил мне Дашкевич. Я знала эти семь цифр наизусть, они мне даже снились. И ничего. По ту сторону телефонной трубки всегда были длинные гудки. Это с ума меня сводило!

– Ах да, – «вспомнила» Вера, – трубку не берет. Тогда это совсем безнадежный случай. Он дал тебе неправильный номер.

– Но зачем? Мог бы тогда вообще никакой не давать.