Занавес опускается
Шрифт:
Томас по-прежнему обнимал ее за плечи.
Родерик подтолкнул Панталошу к двери.
– Сперва скажите, умерла Соня или не умерла? А то никуда не пойду, – заявила она.
– Ладно, упрямая, скажу. Да, Соня умерла.
За спиной у него хором ахнули.
– Так же, как Карабас?
– Хватит! – решительно вмешалась Миллеман. – Полина, почему ты позволяешь ей так себя вести?
– И Карабаса, и Сони с нами больше нет, Панталоша, – сказал Родерик. – А теперь шагом марш отсюда и не расстраивайся.
– Я и не расстраиваюсь. То есть не очень. Потому что они теперь оба в раю,
Повернувшись, Родерик оказался лицом к лицу с Томасом. Поглядев через его плечо, он увидел, что Каролина Эйбл склонилась над судорожно всхлипывающей Миллеман, а Седрик грызет ногти и наблюдает за этой сценой.
– Извините, – заикаясь, пробормотала Миллеман. – У меня, наверно, наступила запоздалая реакция. Спасибо, мисс Эйбл.
– Ну что вы, миссис Анкред, вы держитесь молодцом.
– О Милли, Милли! – запричитала Полина. – Даже ты! Ты, с твоим железным характером! Ах, Милли!
– Ну вас к черту! – зло буркнул Седрик. – До чего мне все это противно!
– Тебе?! – Дездемона профессионально изобразила горький смех. – В менее трагических обстоятельствах ты бы меня, право, развеселил!
– А ну, вы все! Немедленно прекратите! – Голос Томаса прозвенел так властно, что скорбные возгласы, досадливые вздохи и упреки тотчас смолкли. – Да, не сомневаюсь, вы все выбиты из колеи, – сказал он. – Но и другие взволнованы не меньше. Каролина и я – тоже. А кого бы это не взволновало? Так что незачем демонстрировать, какие вы утонченные натуры. Это лишь портит нервы остальным и ни к чему путному не приведет. Поэтому, извините, попрошу всех заткнуться и не мешать мне: я хочу кое-что сказать мистеру Аллену, и, если окажется, что я прав, если он подтвердит, что я прав, можете хором закатить истерику и играть ваш спектакль дальше. Но сначала я обязан узнать правду.
Он замолчал, продолжая в упор глядеть на Родерика, и тому показалось, будто перед ним опять стоит Панталоша; он даже услышал ее голос: «Просто хочется знать правду!»
– Как мне только что сказала Каролина, вы считаете, что кто-то подлил Соне в чай лекарство, которое доктор Уитерс прописал детям от лишая. Каролина говорит, они с Соней пили чай вместе. Тем самым, как я понимаю, Каролину нужно защитить от возможных обвинений, и эту обязанность беру на себя я, потому что я намерен на Каролине жениться. Догадываюсь, что для всех вас это сюрприз, но я так решил, и не трудитесь выражать ваше мнение.
По-прежнему стоя спиной к своим остолбеневшим родственникам – по лицу его было видно, что он хоть и изумлен собственной смелостью, но ни за что не отступит, – Томас схватил себя за лацканы пиджака и продолжил, обращаясь к Родерику:
– Вы говорили, что, по вашим предположениям, папочку отравили этим же лекарством, и, вероятно, сейчас вы пришли к выводу, что Соню отравил тот же человек. Что ж, нам известно, кто выписал детям лекарство и не позволил Каролине к нему прикоснуться, и мы знаем, что этот же человек выписал папочке микстуру. Не секрет также, что у этого человека крупные долги и по завещанию ему назначена немалая сумма, а кроме того, он тоже пил
Прежде чем Родерик успел ответить, в комнату постучали, и вошел Томпсон.
– Вам звонят из Лондона, сэр, – сообщил он.
Оставив Томпсона сторожить оцепеневших Анкредов, Родерик вышел из гостиной. Пройдя через зал, он отыскал маленькую комнату с городским телефоном, снял трубку в уверенности, что звонят из Скотленд-Ярда, и был поражен, услышав Агату.
– Я не стала бы тебя беспокоить, но мне кажется, это важно, – сказал ее голос, отделенный от него расстоянием в двадцать миль. – Я позвонила в Ярд, мне сказали, что ты в Анкретоне.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, со мной все в порядке. Но я вспомнила, что сэр Генри сказал мне в то утро. Когда он увидел надпись на зеркале.
– Слава богу. Ну, говори же.
– Он сказал, что больше всего сердит на Панталошу – он был уверен, что это Панталоша, – за то, что она трогала у него в комнате какие-то два документа. Он сказал, что если бы она могла уразуметь их смысл, то поняла бы, что от них для нее зависит очень многое. Вот все. Тебе это что-нибудь дало?
– Даже не знаешь, как много!
– Очень жалко, Рори, что я раньше не вспомнила.
– А раньше это бы и не вписалось в общую схему. Вечером буду дома. Я тебя очень люблю.
– До свиданья.
– До свиданья.
Когда Родерик вышел в зал, его там ожидал Фокс.
– У меня осложнения с Уитерсом, – сказал он. – Сейчас за ним приглядывают Брим и наш водитель. Я решил, что лучше сразу вам сообщу.
– В чем дело?
– При обыске я нашел у него в левом кармане пиджака вот это.
Фокс положил на журнальный столик свой носовой платок и развернул его: в платке лежал флакончик с завинчивающейся пробкой. Флакончик был пуст, лишь на самом дне поблескивала бесцветная жидкость.
– Доктор клянется, что впервые его видит, – сказал Фокс. – Но он был у него в кармане, это точно.
Родерик долго глядел на флакончик и молчал.
– Теперь, пожалуй, все сходится, Фокс, – наконец сказал он. – Думаю, мы должны рискнуть.
– То есть попросить кое-кого поехать с нами в Скотленд-Ярд?
– Да. И дождаться, пока экспертиза определит состав жидкости. Хотя я уже нисколько не сомневаюсь. Конечно же, ацетат таллия.
– Этот арест доставит мне только удовольствие, сэр, – угрюмо сказал Фокс. – Что факт, то факт.
Родерик не ответил, и, подождав, Фокс кивнул на дверь гостиной:
– Так вы разрешаете?
– Да.
Фокс ушел, а Родерик остался ждать в зале. Сквозь гигантские витражи пробивались лучи солнца. Радужные блики рябью покрывали стену, на которой должен был висеть портрет сэра Генри. Ступени лестницы, растворяясь в темноте, уходили наверх, где-то на лестничной площадке тикали невидимые часы. Над огромным камином пятый баронет Анкретонский самодовольно указывал шпагой на разверзшиеся небеса. Догоравшее полено с шипением повалилось набок; в глубине дома, в комнатах прислуги, громкий голос что-то спросил, а другой голос спокойно ему ответил.