Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма
Шрифт:
Смерть как развлечение
Изгнанная из общественной жизни по обе стороны Атлантики и не упоминаемая в повседневных разговорах, смерть торжествует в виртуальной реальности. Зрители наслаждаются ее жуткими образами, ее чудовищные описания захватывают читателей. Этот явный парадокс – в реальной жизни естественная смерть замалчивается, в то время как вымышленная мучительная смерть, напротив, оказывается в центре внимания, – неоднократно привлекал внимание исследователей 24 . «Многие американцы испытывают навязчивую фиксацию на смерти, умирании и мертвецах. <…> В нашей поп-культуре этот парадокс особенно очевиден. Телепрограммы, фильмы, песни, пресса, игры, анекдоты, даже отдых – везде присутствует танатологический контент» – так формулирует свою идею Кейт Даркин в исследовании, посвященном отображению смерти в популярной американской культуре 25 . «Более того, вне всяких сомнений, такого рода феноменальное пристрастие характерно не только для зрительской аудитории Запада – оно глобально. Жестокость как развлечение притягивает представителей самых различных культур», – считает Долф Зиллман 26 . Конечно, увлеченность фильмами и романами, изобилующими сценами насильственной смерти, не в меньшей степени присуща и россиянам 27 .
24
О возрождении интереса к смерти – в частности, в сфере общественных и гуманитарных наук и СМИ – см.: Walter Т. The Revival of Death. Hove: Psychology Press, 1994. Р. 2–5; а также: Hanusch F. Representing Death in the News: Journalism, Media and Mortality. London: Palgrave Macmillan, 2010. Р. 2.
25
Durkin K. F. Death, Dying, and the Dead in Popular Culture // Handbook of Death & Dying / Ed. Clifton D. Bryant. Thousand Oaks, CA: Sage Publications, 2003.
26
См.: Zillmann D. The Psychology of the Appeal of Portrayals of Violence // Why We Watch / Еd. J. Goldstein. New York: Oxford University Press, 1998. Р. 180. Вивиан Собчак также считает, что насильственная смерть «натурализовалась» в нашей культуре по сравнению с 1950-ми годами: «Смерть в кино могла быть и мгновенной, но драматичной, многозначительной. Если кто-то умирал, на то была причина. Мы тогда и думать не думали об убийствах <…>, наркоманах, сумасшедших, снайперах». См.: Sobchack V. The Violent Dance: A Personal Memoir of Death in the Movies // Screening Violence / Ed. S. Prince. London: Athlone Press, 2000. Р. 112. Собчак говорит о нынешней очарованности «пустым, бессмысленным насилием» и смертью на экране как отражении нашего «все более невежественного общества» (Р. 125). См. также: Sobchack V. Meta Morphing: Visual Transformation and the Culture of Quick-Change. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2000.
27
По вопросу исследования темы насилия, в частности сексуального, в постсоветской культуре см.: Borenstein Е. Overkill: Sex and Violence in Contemporary Russian Popular Culture. Ithaca: Cornell University Press, 2007. Об изображении смерти в культуре российского постмодернизма см.: Lipovetsky М. Russian Postmodernist Fiction: Dialogue with Chaos. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1999. Р. 10–11, 12, 63, 239.
Исследователи отмечают, что особенно сильно увлеченность насильственной смертью выросла за последнее десятилетие. По мнению Майкла Р. Леминга и Джорджа Э. Дикинсона, «хотя человечество не было равнодушно к теме смерти испокон веков, в последние годы мы наблюдаем ни с чем не сравнимую завороженность этой тематикой» 28 . С конца 1970-х годов «ярко выраженной и неотъемлемой частью нынешней популярной культуры» стало так называемое «танатологическое шоу» 29 . И когда в 1980–1990-е годы репортажи о насильственной смерти в средствах массовой информации стали частью обязательного дивертисмента 30 , эту тенденцию объясняли просто – новости отражают мрачные реалии жизни. Но постепенно стало очевидным, что эта тенденция обрела свою собственную динамику: например, исследования показали, что телеканалы США стали демонстрировать сцены насильственной смерти в прайм-тайм гораздо чаще, чем подобные трагедии происходят в реальной жизни 31 . Рост популярности фильмов, содержащих самые разнообразные сцены насильственного умерщвления людей, в середине 1990-х стал вызывать недоумение критиков, констатировавших, что «садистские пытки и убийства на подъеме» 32 . К началу XXI века показ подобного рода сцен на телевидении достиг такого размаха, что исследователи стали говорить о смерти как «спектакле» 33 . Став важнейшим товаром, смерть начала доминировать в индустрии развлечений.
28
См.: Leming М. R., Dickinson J. E. Understanding Dying, Death, and Bereavement. Р. 4.
29
См.: Durkin K. F. Death, Dying, and the Dead. Р. 41.
30
Согласно отчетному докладу министра здравоохранения за 2001 год, в конце 1990-х годов в 61% телевизионных программ содержался насильственный контент, 44% персонажей, совершивших насилие, были изображены привлекательными, и почти в 75% случаев сцены насилия не сменялись сценами наказания . См.: Smith S. L., Donnerstein Е. Harmful Effects of Exposure to Media Violence: Learning of Aggression, Emotional Desensitization, and Fear // Human Aggression: Theories, Research, and Implications for Social Policy / Еd. R. G. Green and E. Donnerstein. New York: Academic Press, 1998. Р. 167–202.
31
«Преступления в прайм-тайм как минимум в десять раз превышают по своей жестокости преступления в реальной жизни». См.: Gerbner G., Groos L., Morgan М., Signorelli N. Living with Television: The Dynamic of the Cultivation Process // Perspectives on Media Effects / Ed. J. Bryan and D. Zillman. Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1986. Р. 26.
32
См.: Zillmann D. The Psychology of the Appeal. Р. 180 (здесь Зильман ссылается на собственное исследование, проведенное с Джеймсом Уивером в 1993 году).
33
О влиянии телевидения на восприятие смерти как «публичного зрелища» см.: McIlwain Ch. D. When Death Goes Pop: Death, Media, and the Remaking of Community. New York: Peter Lang, 2005. О частоте изображения смерти в средствах массовой информации, а также о ритуализации смерти знаменитостей см.: Sumiala J. Media and Ritual: Death, Community and Everyday Life. London: Routledge, 2012.
Если в 1990-е готика и жанр ужасов пережили настоящий ренессанс, то к 2000-м годам готика и хоррор перестали удовлетворять потребность аудитории в очередной дозе смертельных агоний, в результате чего «садистское» порно, БДСМ и «слэшеры» (slashers) с демонстрацией сцен экстремального насилия прочно обосновались на рынке развлечений. К середине 2000-х годов они стали проникать в другие жанры, что не прошло незамеченным для критиков 34 . По мнению части критиков, речь идет о «чрезмерном смаковании насилия. Создатели кровавых „ужастиков“ концентрируют зрительское внимание на страхе потенциальной жертвы, натуралистично показывают момент нападения на нее и его последствия» 35 . Несмотря на то что исследователи расходятся во мнениях по вопросу о том, когда же именно насилие завладело индустрией развлечений, трудно оспаривать, что популярная культура стала сегодня гораздо более «кровавой»: «Если сравнить современные фильмы ужасов со старой киноклассикой или картины о гангстерах с аналогами 1930-х годов, будет очевидно, что изображение насилия на экране стало более детализированным и ярким» 36 . Аналитики не переставали поражаться растущему числу сцен истязаний и насилия в кинематографе и литературе: «Можно говорить о настоящей эскалации сцен ничем не оправданной жестокости» 37 .
34
О порнофильмах с пытками как новомодном жанре см.: Jones S. Torture Porn: Popular Horror after Saw. New York: Palgrave Macmillan, 2013.
35
См.: Durkin K. F. Death, Dying, and the Dead. Р. 44–45. В последние годы особенно популярным стал один специфический поджанр фильмов ужасов, так называемый «слэшер». По мнению Фреда Молитора и Барри С. Сапольски, «в таких фильмах акцент делается на максимально достоверном изображении насилия». См.: Molitor F., Sapolsky B. S. Sex, Violence, and Victimization in Slasher Films // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 2014. № 37. Р. 235.
36
См.: Buckingham D. After the Death of Childhood. Cambridge: Polity, 2000. Р. 127.
37
См.: Shillabeer R. The Fascination with Torture and Death in Twenty-First-Century Crime Fiction // The Power of Death: Contemporary Reflections on Death in Western Society / Еd. M.-J. Blanco and R. Vidal. New York: Berghahn Books, 2014. Р. 104.
Эскалация насилия оказалась особо заметной в подростковой литературе, и в 1990-е годы интеллектуалы, журналисты и исследователи, как левые, так и правые, не скрывали своего изумления тем, до какой же степени подростковая литература стала нарушать все этические стандарты, до сих пор казавшиеся незыблемыми. Например, в 1998 году в New York Times Magazine мог появиться следующий комментарий:
Сегодня вечером где-то в Америке, по излюбленному обычаю детства, подросток уютно устроится на стуле у окна или на диване и с головой погрузится в чтение романа для юношества… повествующего об убийствах, инцесте, изнасиловании и наркомании. Такие темы сейчас преобладают в романах, адресованных молодежи 38 .
38
См.: Mosle S. The Outlook’s Bleak // New York Times Magazine. 1998. August 2.
Сегодня начинающие авторы подростковой литературы четко формулируют, в чем, на их взгляд, залог успеха у читателей. В списке «Восьми залогов успеха подросткового романа» особое место
39
См.: Feeney N. The 8 Habits of Highly Successful Young-Adult Fiction Authors // The Atlantic. 2013. October 22.
40
См.: Gurdon M. C. Darkness Too Visible // Wall Street Journal. 2011. June 4.
Показательно, что увлеченность темой насильственной смерти, пользующейся спросом не только у молодежи, но и у аудитории любого возраста, выходит за пределы виртуального мира: культ знаменитых серийных убийц состязается в популярности с субкультурой вампиров, с так называемыми «вампирскими церквями», в которых поклонники вампиров справляют свои ритуалы. Общественные дебаты о насилии и в СМИ, и в подростковой литературе, об эстетизации насилия и о взаимосвязи между эскалацией насилия в индустрии развлечений и насильственных действий в реальной жизни идут и в Америке, и в России. В центре этих дебатов, естественно, стоит вопрос о цензуре. И если в США Первая поправка к Конституции запрещает полицейское регулирование культуры, то в России эта проблема постоянно используется как предлог для ужесточения контроля за обществом.
Итак, налицо три удивительных парадокса. Во-первых, увлеченность вымышленными образами насильственной смерти контрастирует с табу на упоминание о смерти в повседневном общении и в американской, и в российской культуре. Во-вторых, завороженность виртуальной смертью охватила общество в тот период, когда продолжительность жизни оказалась самой высокой за всю историю человечества – и она продолжает расти. И наконец, в демократических странах Запада защита прав человека и его жизни является важной составляющей политики, что, казалось бы, должно было бы послужить основой для преобладания гуманистической эстетики. Но вместо этого наблюдается разрыв между политикой и правовыми нормами демократического общества, с одной стороны, и эстетикой, зацикленной на насильственном умерщвлении людей, с другой. Что эти парадоксы говорят о состоянии современной культуры? И в чем причина растущей тяги к виртуальной насильственной смерти?
«Почему мы это смотрим?»
О причинах популярности насилия в современной культуре существует огромная литература, поэтому в этом обзоре я ограничусь только теми работами, которые рассматривают тему эскалации насилия в развлекательной индустрии. В первую очередь речь идет о показе насилия в популярной культуре, в особенности ориентированной на подростков, поскольку большинство романов и кинофильмов, которые я буду анализировать в этой книге, – это истории взросления, адресованные именно подростковой аудитории. Понятно, что большинство исследователей озабочены возможным социально-психологическим воздействием подобного рода развлечений. Главным для них является вопрос «Почему мы это смотрим?» 41 . Исследователи, занимающиеся этим вопросом, а также связанным с ним вопросом о цензуре, разделились на две противоположные группы. Одни склонны считать, что сцены насилия в развлекательной индустрии оказывают положительное воздействие, поскольку они обладают своего рода «терапевтическим» эффектом». Их оппоненты полагают, что и насилие в популярной культуре, и вымышленная жестокость разрушают психику и в конечном счете оказывают негативное влияние на общество 42 .
41
О психологических исследованиях темы насилия в развлекательной индустрии, в которых анализируются причины притягательности смерти, см.: Kottler J. A. The Lust for Blood: Why We Are Fascinated by Death, Murder, Horror, and Violence. Amherst, NY: Prometheus Books, 2010. См. также: Trend D. The Myth of Media Violence: A Critical Introduction. Malden, MA: Blackwell, 2007. По вопросу психологических теорий развлечения см.: Psychology of Entertainment / Ed. J. Bryant and P. Vorderer. London: Routledge, 2013. О взгляде на насилие с точки зрения антропологии см.: Konner М. Sacred Violence, Mimetic Rivalry, and War // Mimesis and Science: Empirical Research on Imitation and the Mimetic Theory of Culture and Religion / Ed. S. R. Garrels. East Lansing: Michigan State University Press, 2011. Р. 155–174.
42
По вопросам, касающимся освещения насилия в СМИ, а также дебатов о цензуре, см., например: Barker М., Petley J. Introduction // Ill Effects: The Media/Violence Debate / Ed. M. Barker and J. Petley. Hove: Psychology Press, 1997. Р. 1–11.
Распространенная «терапевтическая» трактовка увлеченности публики образами насильственной смерти исходит из следующей идеи: мы живем в обществе, отрицающем смерть; демонстрация смерти в кинофильмах и беллетристике компенсирует отсутствие этого реального опыта в нашей жизни. В обществе, отрицающем смерть, «мы испытываем информационный голод, и популярная культура помогает нам утолить его демонстрацией разнообразных сцен человеческой гибели» 43 . С тех пор как в 1998 году вышла в свет работа Вики Голдберг «Смерть уходит в отпуск», представление о том, что изображения насильственной смерти дополняют наш практический жизненный опыт, стало расхожим мнением. С точки зрения Голдберг, медийные изображения гибели людей, притом что они «несколько отдалены от реального опыта», все же «демонстрируют нам более или менее реалистические версии того, как именно мы покидаем этот мир» 44 . Внутреннее противоречие, присущее этой точке зрения, было не столь очевидно в конце 1990-х годов, поскольку в то время всплеск демонстрации насилия – реального и вымышленного – был еще не столь глобальным, как в минувшее десятилетие. Сегодня смерть так же искусственно вытеснена из повседневного жизненного опыта, как и в 1998 году, когда Голдберг писала свою работу; тем не менее количество показов сцен насилия в популярной культуре продолжает нарастать в геометрической прогрессии и становится беспрецедентным. Однако неизменный фактор не может объяснить существенные перемены. Кроме того, эскалация насилия в развлекательной индустрии не может заменить «реальный опыт смерти, ухода из жизни» хотя бы потому, что естественная смерть, как правило, не сопровождается кровавыми ужасами, какой ее изображают приверженцы хоррора – писатели или кинематографисты. Тем более что в развитых странах Запада смерть все чаще наступает в стерильной обстановке больниц и хосписов, и так называемая паллиативная терапия обретает масштаб, который не снился ни одному из предшествующих поколений 45 . Поэтому непонятно, отчего же так необходим вид жутких агоний?
43
Durkin K. F. Death, Dying, and the Dead. Р. 47–48.
44
Goldberg V. Death Takes a Holiday, Sort Of // Why We Watch. Р. 29.
45
Jenkins С. Life Extension, Immortality and the Patient Voice // The Power of Death. Р. 215.
Существует точка зрения, что подобного рода сцены пробуждают в аудитории сочувствие, сострадание 46 . В соответствии с ней получается, что новостные репортажи об ужасах войны, убийствах и так далее хотя и являются развлечением для зрителей, но вместе с тем и ограничивают, «во имя уважения к страданиям», откровенный вуайеризм и даже способствуют поддержанию демократии 47 . Очевидно, что эта позиция глубоко противоречива. В своей книге «Усталость от сострадания: как СМИ преподносят болезни, голод, войну и смерть» Сьюзан Д. Меллер высказывает мнение, что присущий СМИ поверхностный и сенсационный подход в репортажах о зверствах делает зрительскую аудиторию бесчувственной 48 . Жажда сильных ощущений в условиях «монотонной повседневности» рассматривается как еще одна психологическая причина тяги к виду чужих страданий 49 . Но если бы запекшаяся кровь «понарошку», в фильмах и кино имела к этому отношение, то возрождение жанра готики и ужасов совпадало бы с мирными периодами в истории человечества, а это невозможно доказать.
46
По вопросу «за и против» теории эмпатии и ее противоположности см.: McCauley С. When Screen Violence Is Not Attractive // Why We Watch. Р. 202, 205.
47
В частности, Джон Тейлор следует идее Джона Кина о том, что изображения насилия ведут к созданию «сферы публичной полемики», побуждающей людей «искать средства борьбы с проявлениями жестокости» (4). См.: Taylor J. Body Horror: Photojournalism, Catastrophe, and War. New York: New York University Press, 1998; Keane J. Reflections on Violence. London: Verso, 1996. Тейлор полагает, что фотожурналистика, освещающая случаи насилия, может периодически приводить к «идентификации», «рефлексии» и интересу к «ужасным чужим судьбам».
48
Moeller S. D. Compassion Fatigue: How The Media Sell Disease, Famine, War, and Death. New York: Routledge, 1999.
49
Elias N., Dunning Е. Quest for Excitement: Sport and Leisure in the Civilizing Process. Oxford: Blackwell, 1986. Р. 31. См. также: Zillmann D. The Psychology of the Appeal of Portrayals of Violence. Р. 192–196.