Запад Эдема

Гаррисон Гарри

– В таком случае – пусть. Какая разница, где он родится!

– Скажи это значительным тоном, как ты умеешь. Они слушают.

Сорли медленно повернулся к обоим мандукто и поднял руки ладонями вверх.

– Да будет так, как вы просите. Я сам отведу ее сегодня в долину.

Керрик повторил эти слова на сесеке, и оба мандукто почтительно поклонились.

– Поблагодари саммадара, – сказал тот, что постарше. – Скажи ему, что наша благодарность будет жить вечно. А теперь мы должны отнести это слово саску.

Глядя им вслед, Сорли покачал

головой.

– Не понимаю и не пытаюсь понять. Но мы будем есть их пищу, а потому воздержимся от вопросов.

Потом начался пир, все саммады попробовали свежей еды. Керрик, просидевший на кушаньях саску целую зиму, не притрагивался к ним, а с удовольствием жевал жесткое копченое мясо. Когда с едой было покончено и раскурили каменную трубку, Керрик с наслаждением потянул дымок.

– Это место лучше старого? – спросил он.

– Пока лучше, – ответил Херилак. – Звери здесь лучше пасутся, но охота такая же неверная. Чтобы найти дичь, приходится уходить в горы, а это опасно – там всегда могут оказаться темнокожие.

– А что будем делать потом? Пусть охота плоха, еды хватит – саску дадут.

– Хватит на зиму, но не на всю жизнь. Тану охотники, а не попрошайки. Можно было бы попытаться поохотиться южнее, но путь туда преграждают голые и безводные холмы. Быть может, придется попробовать.

– Я разговаривал с саску об этих холмах. Там есть долины, где неплохая охота. Только там всюду каргу – так они зовут темнокожих. Эта дорога закрыта. А на запад вы не пытались проникнуть?

– Однажды мы зашли в пустыню на шесть дней, но пришлось возвращаться: в песках растут только колючки.

– Я говорил с саску об этом. Они сказали, что за пустыней леса, надо только суметь добраться до них. И, по-моему, они знают путь через пустыню.

– Тогда расспроси их об этом. И если мы сумеем перебраться через пески и найдем края с доброй охотой, где нет мургу… что же, мир опять станет таким же, каким был до наступления холодов, до нападения мургу. – При этих словах лицо Херилака помрачнело, и он уставился невидящими глазами в потухший костер.

– Забудь о них, – произнес Керрик, – им сюда не добраться.

– Если бы они могли уйти из моей памяти… Во сне я вновь вижу свой саммад. Слышу и вижу охотников, женщин, детей, огромных мастодонтов, впряженных в травоисы. И мы смеемся и едим жареное мясо. А потом я просыпаюсь и вспоминаю… все они мертвы, и кости их белеют в песке на далеком берегу. И когда мне снится такое, вот эти саммады становятся мне чужими, и я хочу только идти и идти, туда, за горы, и отыскать мургу и убивать их… чтобы убить побольше, прежде чем сам умру. Быть может, среди звезд я обрету покой. Тхармы не видят снов. И муки воспоминаний закончатся.

И рослый охотник в бессильном гневе сжимал кулаки. Керрик понимал его, он и сам ненавидел иилане. Но сейчас, когда рядом Армун, когда вот-вот должно появиться на свет его дитя, он не мог пожелать для них троих ничего лучшего, чем жить среди саску. Он не мог забыть иилане, но они были где-то там, в прошлом, а сейчас он хотел только жить.

– Пойдем со мной к саску, – проговорил он. – Побеседуем с мандукто. Они знают о многом, и если есть путь через пустыню, то они знают о нем. Если саммады уйдут за пустыню, то она и горы двойной оградой отделят тебя от мургу. И ты сможешь позабыть о них.

– Хотелось бы… Ох, как хотелось бы! Больше всего я хочу забыть мургу, не помнить их днем, не видеть во сне. Да, пойдем говорить с темноволосыми.

В отличие от многих охотников, Херилаку не были смешны мужчины саску, работавшие в полях, сильные мужи, что копались в грязи, как женщины, вместо того чтобы преследовать дичь, как подобает охотникам. Он ел их еду целую зиму. И когда Керрик показал ему, как выращивают урожай, Херилак внимательно смотрел и слушал.

Он увидел, как сушат тагасо, как стебли с початками подвешивают к деревянным рамкам. Здесь повсюду водились крысы и мыши, которые вовсю жирели бы на даровых кормах, если бы не бансемниллы – длинные остроносые твари, на спинах которых частенько сидели малыши, цепляясь за хвост матери своими хвостишками. Они подстерегали вредителей в темноте и пожирали.

Охотники остановились, чтобы поглядеть, как женщины извлекали из початков сухие зерна и дробили между камнями. Грубую муку мешали с водой и пекли над огнем. Гостям предложили горячего хлеба. Херилак съел пару лепешек, обжигая пальцы и обмакивая хлеб в мед. Когда на язык попадались перчинки, на глаза набегали слезы блаженства.

– Хорошая еда, – похвалил он.

– И всегда в избытке. Они сеют, собирают и хранят зерно, вот и все, ты сам видел.

– Я видел. И я понял, что поля тоже зависят от них, как и они от полей. Они должны оставаться на одном месте всю жизнь. Такое подходит не каждому. Если однажды я не смогу свернуть свой шатер, чтобы отправиться в путь, зачем мне жить?

– Может быть, они думают о тебе то же самое. А им, возможно, каждый вечер хочется возвращаться к своему костру, каждое утро видеть все те же поля.

Подумав, Херилак кивнул.

– Да, быть может. А ты, Керрик, умеешь на все поглядеть другими глазами, наверное, потому, что столько лет прожил среди мургу.

Вдруг раздался чей-то голос, звавший Керрика. Одна из женщин-саску торопилась им навстречу и что-то кричала пронзительным голосом. Керрик прислушался.

– Ребенок родился! – радостно воскликнул он и бросился вслед за женщиной.

Оставшись один, Херилак неторопливо продолжал путь.

Керрик волновался, потому что Армун в последнее время очень расстраивалась. Она каждый день плакала, вновь ожили все ее прежние страхи: дитя их окажется девочкой и будет похоже на нее, и над ребенком станут смеяться, как смеялись над нею. Керрик не в силах был успокоить ее, опасения могло развеять только рождение ребенка. Среди здешних женщин есть искусные повивальные бабки, говорили ему, и, карабкаясь вверх по бревну, он искренне на это надеялся.