Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
«Сейчас в больших городах, — читаем мы в «Квотерли ревю», — детей эксплуатируют самым постыдным образом. С 5 утра и пока не настанет время идти в школу работают маленькие разносчики молока и продавцы газет…» Днем на производстве «наиболее почтенные фирмы, не колеблясь, ставят детей на работы, явно превышающие их силы: тяжелые корзины с бельем поручают переносить маленьким группам детей 8–9 лет или даже еще моложе. Детям, которым около 12 лет, приказывают перевозить уголь в тяжелых ручных тележках». И это — не исключительные случаи, ибо неквалифицированная работа, которую должны были делать взрослые, «является сейчас уделом маленьких рабов»{22}.
Создавшееся положение было тревожным даже с точки зрения правящих классов. Предприниматели жаловались на плохую дисциплину работавших на предприятиях мальчишек и подумывали о том, чтобы заменить их более спокойными девочками. Либеральная пресса указывала, что после войны Англии предстоит жестокая экономическая борьба с ее конкурентами. Ей нужны будут новые, высококвалифицированные рабочие. Существующая же система начального образования таких рабочих дать не сможет.
По проекту реформы, разработанному весной 1917 г. министром народного образования А. Фишером, обучение в школе детей становилось до 14 лет обязательным. Для молодых рабочих от 14 до 18 лет предполагалось открыть специальные дневные, а не вечерние, как раньше, школы. Предполагалось, что ученики будут посещать их два раза в неделю, отработав на производстве «всего» половину рабочего дня без каких-либо вычетов из зарплаты.
Брать на работу детей до 12 лет предпринимателям категорически запрещалось. Работа подростков от 12 до 14 лет в свободное от занятий время строго регламентировалась.
Проект Фишера не уничтожал, как мы видим, возможность фабричной эксплуатации детского труда, а лишь несколько ее ограничивал, однако и этого оказалось достаточно для того, чтобы он столкнулся с оппозицией фабрикантов (открытой и скрытой). Проект, разработанный весной 1917 г., в результате различных проволочек Фишер смог внести в палату лишь в августе.
Но и после этого дело не сдвинулось с мертвой точки.
В письме одного из руководящих работников Национальной ассоциации образования, опубликованном 18 августа в «Вестминстер газет», прямо говорилось, что «вопрос упирается в «да» или «нет» кучки богатых фабрикантов Ланкашира и Йоркшира» (т. е. основных текстильных районов Англии). Фабриканты, очевидно, сказали «нет», ибо проект, о котором так много писали и спорили, не был в палате даже поставлен на обсуждение.
И, наконец, — реформа здравоохранения. В Англии не существовало учреждения, которое бы в централизованном порядке руководило деятельностью различных медицинских организаций. Вопросами здравоохранения занимались добрых полдюжины правительственных департаментов и министерств и великое множество («целый лабиринт», как писал корреспондент «Вестминстер газет») разного рода местных правительственных и общественных комитетов и служб. В одном только Лондоне их насчитывалось около 60, а во всей стране — более 3 тыс. Их полномочия перекрещивались, и они соперничали и конфликтовали друг с другом.
В апреле 1917 г., в английскую «весну реформ», министр внутренних дел лорд Т. Рондда заявил посетившей его делегации медиков, что правительство «серьезно рассматривает» вопрос о создании министерства здравоохранения. Либеральная пресса подняла по этому поводу такую же восторженную шумиху, как по поводу парламентской реформы и реформы начального образования. Статьи, интервью, приветствия печатались не один месяц.
Однако местные организации опасались, что централизация работы лишит их кредитов, влияния, прав. Их закулисное сопротивление реформе не ослабевало, и в октябре 1917 г. Ллойд Джордж заявил очередной депутации медиков, что вопрос о реформе органов здравоохранения в настоящее время поставить на практическую почву нельзя. Билль о создании министерства здравоохранения не был в палату даже внесен.
Так поздней осенью 1917 г. окончательно выяснилось, что план «великих реформ» провалился.
Однако еще до осени, еще весной 1917 г., стало ясно, что обещанные реформы (даже если они и будут осуществлены) не способны отвлечь английские народные массы от классовой борьбы и нейтрализовать воздействие на них русских событий.
II
Впечатление, произведенное свержением русского самодержавия на английский пролетариат, было огромно. Об этом свидетельствуют самые различные люди. И. М. Майский, будущий советский посол в Англии, в 1917 г. политэмигрант в Лондоне, вспоминал, что весть о революции в Петрограде упала в среду английского народа, «подобно сверкающему метеору»{23}.
Глава английского правительства Ллойд Джордж писал, что «российское потрясение нарушило душевное равновесие рабочих. Мы чувствовали это и на угольных шахтах и на военных заводах»{24}. «Толчок, данный в Петрограде, передался всем заводам и шахтам и вызвал нервное беспокойство, затруднявшее набор в армию и снабжение фронта»{25}.
Следует, однако, сказать, что это «нервное беспокойство» в Англии было несколько иным, чем в других странах Антанты.
В сознании широких масс воздействия извне обычно преломляются сквозь призму их собственных задач и стремлений. В Англии военная разруха еще не достигла к 1917 г. таких угрожающих размеров, как на континенте, где вопрос о продолжении войны или заключении мира был уже для народов «вопросом номер один» и где русская революция была воспринята ими как «революция мира» и залог скорого окончания войны. Экономическое положение английских народных масс, даже с учетом тягостных последствий подводной войны, было сравнительно менее тяжелым, и большинство английских рабочих, тоскуя о мире, еще верило буржуазной пропаганде о необходимости «войны до победы». Но они болезненно воспринимали военные законы и военный режим на предприятиях, Они не верили обещанию правительства восстановить по окончании войны их урезанные и отмененные профсоюзные права, и большинство рабочих восприняли толкование русских событий как борьбу за политические свободы, которое им услужливо подсовывали либеральные, а за ними и лейбористские ораторы и пресса. Так, 2 апреля 1917 г. на массовом митинге в честь русской революции в Лондоне лейборист Дж. Ленсбери, приветствуя свержение русского самодержавия, заявил, что Англия также должна теперь «очистить свое крыльцо». Лейборист Р. Смайли внес резолюцию, призывавшую английское правительство последовать русскому примеру и установить в стране свободу труда, свободу слова, печати и т. п. Многотысячная аудитория, состоявшая в значительной степени из рабочих, встретила слова Ленсбери и резолюцию Смайли «с бурным энтузиазмом». Так было и на многих других рабочих собраниях и митингах той поры.
Но английские рабочие, поняв происшедший в России переворот как победу русского народа в борьбе за демократические свободы, захотели последовать «русскому образцу», и это привело к результатам, либералами и лейбористами не предвиденным и для них нежелательным.
Весна 1917 г. стала в Англии весной стачек. Вызванные лишениями и страданиями военных лет, эти стачки были проникнуты тем духом «непокорности и недовольства», какой породила у английских рабочих революция в России.
Уже первая из этих стачек — в Барроу повлекла за собой действия правительства, вызвавшие порицание либералов. Она началась 21 марта, когда рабочие одного из машиностроительных заводов Барроу прекратили работу в знак протеста против снижения сдельных расценок. Вскоре стачка охватила соседние предприятия, а к концу марта бастовало уже 10 тыс. человек — едва ли не все машиностроительные заводы района. А так как забастовавшие предприятия были тесно связаны с другими, смежными, то остановились и те.
Английские «верхи» пытались уговорить стачечников. Министр труда лейборист Дж. Ходж телеграфировал им, что он «огорчен» забастовкой и просит их вернуться на работу{26}. В телеграмме первого лорда адмиралтейства Э. Карсона говорилось: «Английские матросы верят, что рабочие будут вместе с ними сражаться против общего врага». Лидеры тред-юнионов, в которые входили стачечники (стачка была «дикой» и руководили ею шопстюарды[4]), лично отправились в Барроу и «всячески старались убедить рабочих выйти на работу»{27}. Они распространяли на фабриках листовки с этим призывом, выступали с ним на рабочих митингах и т. п., но безрезультатно.
Тогда министр вооружения К. Аддисон, дав рабочим 24 часа сроку, пригрозил, что, если стачка будет продолжаться, он станет действовать согласно Закону об охране королевства. По этому закону рядовые забастовщики в военной промышленности облагались денежным штрафом, а руководителям стачки грозило различной длительности, вплоть до пожизненного, тюремное заключение. Угроза подействовала, и рабочие вернулись на предприятия.
Стачка в Барроу с первого дня вызвала дружное порицание английской буржуазной прессы. Консервативные газеты называли ее «стачкой предателей» и «стачкой против Англии», а либеральные писали о «тревоге и отвращении», которые вызывает «упорство рабочих».